Папа Сикст V
Шрифт:
Говоря это, папа бросил почти умоляющий взгляд на Монтальто. Последний холодно отвечал:
— Я не смею одобрять или порицать распоряжения моего государя, мое дело лишь повиноваться ему.
Этими словами, вызвавшими беспокойство всех кардиналов, а в особенности самого папы, окончилось заседание консистории. Но едва папа вышел в свои апартаменты, как ему доложили о приходе кардинала Монтальто. Григорий XIII хотел уже отдать приказание отказать кардиналу, но увидал его, следовавшего почти по пятам докладчика. Папа был вынужден его принять.
— А, это вы, кардинал Монтальто! — вскричал папа, с трудом скрывая свое неудовольствие. — Надеюсь, что вы пришли не по делу вашего племянника?
— То, что вы изволили называть делом моего племянника, есть не что иное, как гнусное убийство, совершенное разбойниками, рассчитывающими на безнаказанность. Именно это последнее обстоятельство и побудило меня броситься к ногам вашего святейшества и молить о правосудии.
— Но, кардинал, мне кажется, что мы уже достаточно обсудили в консистории…
— В консистории, ваше святейшество, обещали наказать примерно злодеев. Ввиду чего я и осмелился явиться перед вашими светлыми очами, дабы сообщить вашему святейшеству имя главного преступника и молить вас исполнить данное вами обещание, наказать злодея так, чтобы весь христианский мир знал, как Викарий Христа Спасителя карает преступления.
Григорий XIII побледнел, он отлично понял, на кого намекает Монтальто, и вскричал:
— Я не хочу знать имени преступников! Вы, кардинал, в данную минуту находитесь не в нормальном положении, под влиянием вашего несчастья, и можете оговорить невинного; лучше предоставить это следователям.
— Именно следователей-то я и желаю повести на прямую дорогу, указав им имя преступника.
— Кто же, по-вашему, этот преступник? — спросил папа.
— Паоло Джиордано Орсини, герцог Браччиано.
Папа хотя и ожидал услышать от кардинала имя герцога, но сделал вид, будто крайне удивлен.
— Герцог Орсини! — вскричал он. — Быть не может! Это не что иное, как самая гнусная клевета; такой знатный вельможа не может совершить подобное преступление. Какие же вы имеете доказательства, обвиняя герцога Орсини?
Лицемерие папы возмутило до глубины души Монтальто; он смерил его презрительным взглядом и сказал:
— Мне кажется, ваше святейшество не может не согласиться, что человек, хладнокровно задушивший свою жену Изабеллу, сестру друга герцога Тосканского, не задумается убить юношу, ставшего ему на пути в его бесчестных целях, юношу, ничем более не отличавшегося, как родством с кардиналом Монтальто, который не имеет счастия пользоваться расположением святейшего отца папы?!
— Кардинал!
— Ваше святейшество хорошо знает, — продолжал Монтальто, не обратив внимания на восклицание папы, — что герцог Браччиано очень интересовался Викторией Аккорамбони, женой убитого, и во что бы то ни стало, хотел обладать ею; муж Виктории был существенной помехой для достижения этой цели, его следовало устранить, и герцог Браччиано его устранял.
— Но где же доказательства? — вскричал папа.
— Если ваше святейшество прикажет арестовать виновного, то эти доказательства явятся без всякого сомнения.
Папа некоторое время хранил молчание. Монтальто сначала показалось, что его донос произвел впечатление, между тем в сущности это было далеко не так. Григорий XIII просто придумывал средства, как бы выйти из этого неловкого положения.
— Но подумали ли вы о том, — сказал папа после некоторого молчания, — что арест такого важного лица, как Орсини, может вызвать беспорядки в государстве?
— Строгое исполнение закона не может вызвать беспорядков, — отвечал холодно кардинал, — угнетенный народ сумеет оценить распоряжение вашего святейшества.
— Но здесь речь не о народе, а о государстве, — возразил нетерпеливо папа, — поймите, что государство будет в опасности.
— Прошу ваше святейшество припомнить строки, написанные в святой книге: «Fiat justitia, pereat mundus!»
— Довольно, кардинал Монтальто! — вскричал святой отец. — Вы уже начинаете указывать нам наши обязанности, вы забываете, что управление церковью и государством мы получили наитием Святого Духа. Прошу не забывать также, что первая обязанность верноподданного — повиновение, а первое достоинство духовного лица — смирение.
Монтальто первый раз в жизни вышел из себя. Приблизившись к папе, он смерил его своими жгучими глазами и, стиснув зубы, прошептал:
— А вы, святейший отец, не забывайте, что Провидение страшно наказывает недостойных властителей, жертвующих его святым законом ради своих земных расчетов.
Сказав это, Монтальто повернул спину и величественной поступью направил свои шаги к выходу.
СРЕДНЕВЕКОВОЕ ПРАВОСУДИЕ
В мрачной и низкой зале исторического дворца «Cancelleria», стоящего около «Campo dei Fiori», происходила страшная сцена. День уже склонялся к вечеру, в громадный зал еле проникал луч вечерней зари сквозь железные решетки низеньких окон. В углублении этого смрадного склепа виднелось красное пламя из жаровни, наполненной пылающими угольями. Кругом по стенам были орудия пытки: блок, клещи, щипцы, железные обручи, колодки и длинное ложе с ремнями, на которое клали пытаемую жертву. В зале присутствовало несколько человек. С ними нам не мешает ознакомиться поближе. Главный из них, по-видимому, начальствующий, был известный Джиакомо Бонкомпаньи, герцог де Сора, сын папы Григория XIII, который выдавал его за племянника — ложь, возбуждавшая улыбку каждого. Дон Джиакомо был фаворитом папы и причиной величайших беспокойств его святейшества. Красивый, молодой, элегантный, смелый, расточительный, Джиакомо имел все качества Алкивиада. Папа хотел сделать его священником и наградить кардинальской мантией, но это оказалось невозможным. Молодой человек предпочитал военное поприще, ввиду чего папа произвел его в генералы войск святой церкви. Капитан папской гвардии любил жуировать, в особенности он был падок до женского пола. Часто, чтобы приобрести расположение какой-нибудь красавицы, он, не задумываясь, делал громадные долги, которые, к великому своему огорчению, должен был платить его августейший родитель папа Григорий XIII. Иногда последний не шутя, гневался на сына, прогонял его, не велел показываться ему на глаза. Но эти комедии только возбуждали смех герцога де Сора, он очень хорошо знал, что августейший родитель не может жить без него. И действительно, спустя несколько дней после грозной сцены Джиакомо снова призывался в апостольский дворец, и дело шло по-старому. Слабость его святейшества к сыну, названному им племянником, очень дорого стоила римским гражданам: молодой красавец генерал совершенно безнаказанно чинил всякие злодейства и беззакония.
Герцог де Сора был одет в бархатный плащ бирюзового цвета и круглую шляпу с пером, он был высокого роста, прекрасно сложен, с правильными чертами лица, выражавшего холодный цинизм, и большими черными глазами навыкате. Рядом с ним стоял его лейтенант, мужчина лет пятидесяти, со свирепой, отталкивающей наружностью, серыми волосами, стоящими как щетина, и мутными глазами самого холодного и бесчувственного злодея. Его мускулистое тело было обтянуто черной бархатной туникой; за поясом торчали два пистолета. Звали его дон Марио Сфорца. Его обязанностью было охранять провинции от бандитов, ибо Марио Сфорца сам был первоклассным разбойником и убивал, грабил, насиловал мирных провинциалов во имя закона. От каждого бандита жители провинций могли ожидать хоть какого-нибудь снисхождения, но от этого страшного злодея никому не было пощады. С Марио Сфорца мог сравниться по грабежу и разбою только Просперо Колонна. Народ не звал их обоих иначе, как убийцы (ammazzatori).
Третий субъект был тот самый предатель, который постучал в окно, когда был вызван несчастный муж красавицы Виктории, и потом принимавший непосредственное участие в убийстве молодого человека. Остальные двое исполняли обязанности палачей. Имя обвиняемого было Греко, его папские сбиры арестовали в ночь убийства. Греко, конечно, нисколько не беспокоился, надеясь на заступничество всемогущего герцога Браччиано, но злодей, как увидим ниже, ошибся. Введенный двумя палачами в зал пытки и увидав все эти страшные орудия, Греко невольно сделал шаг назад и задрожал всем телом, холодный пот выступил на его лице. Но, вспомнив, что за все мучения его щедро наградит герцог Браччиано, он несколько оправился. Марио Сфорца, кончив совещание с герцогом, дал знак палачам подвести ближе обвиняемого.