Папа Жора
Шрифт:
– Ба, почитай.
– Позже, мне еще нужно убрать в комнате.
– Ладно, позовешь, – и я пошел во двор.
Возле своего дома ковыряется в земле вечно замурзанный Вовка-дебил. Хоть он и дебил, зато добрый. Иногда мне кажется, что Вовка – самый добрый человек во дворе, а может, и на свете.
У колонки жизнь бьет ключом: ползают жучки и букашки, чуть дальше чистят перышки воробьи – «жидки», так их называют Вадик и Юрка. Недавно у братьев появились рогатки, настоящие – из толстой проволоки и с крепким бинтовым жгутом. Вчера они подстрелили воробья: набросали хлебных крошек, сами спрятались в кустах, а когда птицы слетелись, открыли по ним огонь.
– Убили
– Это я его подстрелил! – заявил Юрка, поднимая воробья за лапку.
– Нет, я!
Они чуть не подрались. Но Юрка вдруг отшвырнул мертвую птицу и убежал. Когда они скрылись, я подобрал воробья. Кожица его под жиденькими перышками была тонкой, голова болталась, клюв раскрыт. Даже крови нигде не было, только один бок сильно вздулся. Я обмыл его в луже, отнес к забору и закопал. И пропел то, что обычно поют, когда выпускают божью коровку: «Улети на небко, там твои детки, кушают котлетки…». Он обязательно должен ожить и улететь, этот жидок-воробушек. А его могилка стала моим секретом. Иногда я подхожу и проверяю, в могилке ли он или уже улетел?
ххх
На крыльце у своего дома на табуретке сидит дядя Митя. В майке и спортивных штанах. Пыхтит папиросой. Когда он почесывает плечо или шею («сучьи мухи»), татуированный эполет на его плече двигается, словно матерчатый. На его руках бугрятся мышцы. У папы на руках много волос, но таких мышц нет. И эполета на плече, конечно, нет. Папа вообще какой-то домашний, а дядя Митя – уличный. У папы кожа белая, молочная, он всегда быстро обгорает на пляже, становится красным, как помидор. Потом мама, смазывая ему спину кефиром, выговаривает: «Просила же, не лежи на солнце, что за человек!». А вот у дяди Мити кожа бронзовая. Наверняка, он может целый день лежать на солнце – и ничего. Еще папа не умеет плавать – входит в воду по шею, разворачивается и плывет к берегу, как собачонка. А дядя Митя, я уверен, плавает, как акула, может легко переплыть даже на другой берег Днепра. И все потому, что дядя Митя – водитель, а папа – главный инженер.
Иногда я думаю: вот если бы папа тоже сделал себе татуировку на плече и стал курить папиросы. Тогда он остался бы тем же папой: так же покупал мне мороженое, водил на пляж, но стал бы немножко и дядей Митей, и отлупил бы Вадика и Юрку, чтобы они меня больше не обзывали «жидком» и не обстреливали из рогаток.
…Когда я пришел домой зареванный и пожаловался, что в меня Юрка стрельнул – вот, на груди пятнышко от скобки, бо-олит! – папа, побледнев, сорвался с табуретки и погнался за ними. Братья – наутек. Я выбежал во двор, чтобы посмотреть, как папа их догонит и надерет им уши. Папа бежал очень смешно: он как бы перекатывался, часто перебирая короткими ногами и почему-то прижав руки к карманам брюк. Вадик и Юрка неслись к забору. Уже было ясно, что папа их не догонит. Братья перемахнули через забор и – вперед. А отец развернулся и пошел назад. Даже не запустил в них палкой! Мне стало грустно до слез. В ту минуту я понял, что папа, как бы ни хотел, не сможет меня защитить. И еще я понял, что если тебя сегодня называют «жидком», то завтра будут расстреливать из рогатки…
Вечером бабушка, допив чай, направилась в дом Вадика и Юрки. Я испугался за нее, ведь бабушка такая маленькая, даже меньше папы. Но все обошлось: вскоре она возвратилась живой-невредимой. Сказала, что они меня больше обижать не будут. И спросила, не болит ли ранка. Конечно, не болит – мама уже два раза смазала ее зеленкой, испортив всю картину: разве можно боевое ранение смазывать зеленкой?!
6
Из калитки вышла баба Маруся с ведром.
– А-ну, силач, покачай, – попросила, повесив ведро на крюк колонки.
Это мне – раз плюнуть. Р-раз, р-раз!
У бабы Маруси – один серьезный недостаток: мокрая тряпка, которой она может проехаться по спине, если рвать ягоды с забора. Но иногда она сама дает мне вишни или сливы. Непонятно, зачем бабе Марусе такой злющий Полкан? Не пес – чудовище.
Еще у нее есть шлемофон из черной плотной материи, с выпуклыми ромбиками, наушниками и ремешком. За него я готов отдать все на свете. Однажды баба Маруся подозвала меня и дала его примерить. Жалко, что Аллочка не видела. Правда, шлемофон оказался немного великоват, таких голов, как моя, вместилось бы две или три. Все равно, в этом шлемофоне я сразу стал большим и смелым. Как танкист Шолуденко, фотографию которого я видел в Парке Славы. Папа повел меня туда в День Победы.
…В длинной, широкой аллее, возле одной могильной плиты толпились взрослые. Там, со снимка в рамочке, улыбался парень в шлемофоне. Папа сказал, что этот танкист первым на своем танке ворвался в Киев, когда гитлеровцы драпали. Тогда я решил: вырасту – тоже стану танкистом, и, если понадобится, освобожу Киев от всех фашистов!.. Затем мы подошли к высоченному, уходящему пикой в небо, памятнику. Над горою принесенных цветов дрожал воздух, раскаленный от пламени. Монетки, звонко ударяясь о прутья металлической решетки, падали вниз, туда, где горел вечный огонь. Протиснувшись, папа стал читать на стеле высеченные имена погибших воинов. А я играл ремешком его часов. Но вскоре потянул его за руку – пора, мол, уходить, а то раскупят все мороженое. Когда мы возвращались домой и кончик моего языка едва поспевал слизывать падающие белые капли, папа как-то странно взглянул на меня и сказал:
– Тебя назвали Игорем в честь моего отца. Его тоже звали Игорем. Игорь Исаакович Баталин. Мой отец погиб на войне, защищая Киев. Теперь ты, сынок, – продолжатель нашего рода.
Я на миг замер. Сердце наполнилось гордостью за деда-героя. Но, в то же время, стало и как-то страшно: ведь это совсем не шутка – быть продолжателем нашего рода!..
ххх
– …О, ты глянь, алкаш проснулся, – громко сказала баба Маруся.
В дверях показался папа Аллочки – нечесаный, хмурый.
– Здорово, Васек, – приветствовал его дядя Митя. – Ну, ты вчера выдал джаз. Доиграешься – загребут в мусарню. Как голова-то? Может, ополстаканимся?
– Хорошо бы…
– А чтоб вас, гадов, пересажали, – проворчала баба Маруся, снимая с крюка ведро.
– Слышь, ведьма, чем ворчать, дала бы лучше пару соленых огурцов, – сказал ей дядя Митя.
– Гони гривенник.
– Гривенник? С рабочего человека? Васек, мелочь есть?
Дядя Вася порылся в карманах, достал пару монет. Отсчитав деньги, дядя Митя подошел к бабе Марусе.
– На, держи.
Она зажала монеты в кулаке и пошла к себе. Через минуту вынесла два больших огурца, с которых стекал рассол.
– Глянь, какие красавцы, у самой слюнки текут.
– А ты их проглатывай, проглатывай, – прохрипел дядя Митя, глядя ей прямо в глаза.
– А ну, охальник, пошел вон! – баба Маруся захлопнула калитку.
Мужики скрылись в доме дяди Мити, и двор опустел.