Пapamonoff in Pictures
Шрифт:
Виноват в этом был Юрка Лопатин, один из эрзацев. Юрка был неудачником, любил рискнуть, сыграть в темную, но не выигрывал никогда. Особенно попало ему от Михалыча за непроверенную информацию, Юрка божился — то, что он принес в 'клювике' — стопроцентная правда, и Михалыч, поверив ему, дал указание поставить в номер. После скандала, и принесения извинений потерпевшей стороне, Юрка жаловался коллегам:
— Михалыч два часа меня в позу ставил, я к нему в кабинет теперь только задом захожу!
А нам только пальчик сунь! Вот так и стал шеф-редактор Михалычем, правда никто и никогда
Михалыч был для нас и учителем, и отцом, под его опекой расцветали наши таланты, и не слишком одолевали 'поклонники'. Однажды наш отдел прогремел на весь холдинг — кто-то из дизайнеров заразил коллег желтухой, нас и так 'желтками' обзывали, а тут удержу не стало, электронку завалило письмами! Здание издательского дома сотрясалось не только от воя призрака-строителя, но и от журналистского ржания, до полной потери чувства юмора. Понаблюдав за оргией пару дней, Михалыч вышел в люди. Легенда гласит, что шеф-редактор 'попросил' навестить больных, и принести извинения. Шутки тотчас же прекратились.
Была у него одна особенность — он называл нас только по фамилиям, совсем, как классный руководитель, и когда называл, например меня, по имени, то это было знаком отличия, наградой. Наши сорвиголовы считали, что я нахожусь у шеф-редактора в любимчиках, что мне достаются самые интересные задания, и если нужно где-то блеснуть 'рожей-кожей-и умом', то Михалыч хорошо поставленным голосом, скажет в 'интерком':
— Парамонову срочно ко мне!
И вот сейчас я с удовольствием вдыхаю запах нагретой ксероксом бумаги, слушаю гвалт, способствующий творческому настрою, как Эва Перрон приветственно взмахиваю рукой, и рассылаю воздушные поцелуи.
— Парамонова!
— Привет, привет!
— Уу… какие мы шикарные!
Приятно. Приятно, черт побери, когда тебе рады. Интересно, а как отнесется шеф-редактор к моему отказу от порученной им темы?
— Михалыч у себя? — спросила я Настю Горобцову, человека, который знал всё обо всех и всём, и если ты хотел получить точную информацию о коллегах, или начальстве, у нас говорили: иди к Насте, и будет тебе счастье.
— У себя, — ответила отзывчивая Настя.
— Как настроение?
— Спрашиваешь! — затараторила она, испытывая удовольствие от пересказывания редакционных новостей. — Лопатин опять 'крякнул'! Да так 'крякнул', что Михалыча с Плавным аж к гендиру вызывали! Скандал, скандал Парамонова. Международный скандал!
— Да, ладно, — отмахнулась я, у Настеньки любая неурядица принимала глобальные размеры, и умело раздувалась ею до мировых масштабов.
— Не веришь, Парамонова, а зря! Уже и Европа подхватила эту сплетню: это надо ж додуматься, человек такого уровня и какая-то артистка цирка! Но я Михалыча не осуждаю, его понять можно — такая новость, да в нашем листке, только была бы она хоть на грамм правдой…
Я повернулась к противоположной стене, за перегородкой которой находилось рабочее место 'бедного Йурика'. К слову сказать, архитектурно наш отдел был точной копией американских, при создании проекта решили, что рассадив персонал таким образом, работа будет эффективней, но не учли разницу в менталитетах. Иногда наш отдел напоминал то цыганский табор, то цирк-шапито, то оба коллектива разом, но этот бедлам мешал только с непривычки, и теперь уже ни один 'желток' не мог работать в тишине.
Лопатин сидел, уставившись в монитор, и грыз колпачок шариковой ручки. Я подошла, и, положив подбородок на непрозрачную перегородку из пластика, изобразила любимый трюк эрзацев.
— Здравствуйте, Юрий Лопатин.
— Здравствуй, говорящая голова.
— Выбирай, Юрий Лопатин, кем быть тебе в следующей реинкарнации? — загробным голосом спросила я.
— Да уткой, уткой, отвалите все! — устало отмахнулся Юра.
— Зачем же ты, Юрий Лопатин, нашего шефа раздраконил? — не отставала я.
— Парамонова, ну ты должна меня понять, стопроцентно прокатило бы! — уверенно заявил Лопатин. — Еще бы спасибо сказали за такой пиар!
— Не прокатило, — вздохнула я. — Брюки-то гульфиком назад надел?
— Надел… Парамонова, ну за что он так на меня?
— Да, ладно Юр, не переживай, сейчас он про тебя забудет, вот увидишь, — пообещала я, и, резко развернувшись на каблучках, уверенной походкой пошла к кабинету шеф-редактора.
— Парамонова, ты чего? — крикнул мне вслед Юрка, почуявший надвигающуюся катастрофу, и ходко двинулся за мной — все ж журналистское прошлое давало о себе знать.
Михалыч курил прямо в кабинете. Плохо, очень плохо, но деваться некуда. Взгляд из подлобья, строгий, изучающий — с чем пришла? Пустая пришла, порожняя, без какого-либо желания, без огонька в глазах, и с опущенными руками.
— А, Парамонова… Слышала уже?
— Слышала.
Михалыч пододвинул пепельницу на середину стола, приглашая — садись, покурим. Я села в кресло напротив, но сигареты не достала, а просто сидела, скрестив руки на коленях.
— Вот, скажи мне, Парамонова, как можно работать, не доверяя друг другу? Как?
Видно здорово прошелся гендировский трак по лютикам-цветочкам, Плавный, наверное, в обмороке валяется, а Аннушка подносит ему нюхательные соли.
— Владимир Михайлович, а как вы думаете, при других обстоятельствах прокатило бы? — выразилась я Юркиным словечком.
— Что значит прокатило? — возмутился шеф-редактор.
— Ну… если бы Лопатину повезло, и другая сторона не стала бы раздувать скандал, а наоборот, даже обрадовалась, — решила узнать я мнение начальника. — Могло быть такое?
— Могло. Но это не отменяет порядочности и ответственности перед коллегами! — оговорился Михалыч, и затушил окурок с золотистым фильтром.
— А как быть с лозунгом 'Горячие новости любой ценой'? — лезла я на рожон. — Ведь на месте Юрки мог оказаться каждый из нас, просто ему не повезло — у его 'героя' изменились планы, или опомнился, ведь все знали об артисточке, а тут еще и фотки. Обычные фотки, но это с какой стороны посмотреть…
— Любой ценой это ты, Парамонова, правильно сказала, но лозунг, есть лозунг, а информация должна быть проверенной, или хотя бы такой, от которой трудно отпереться, с какой стороны не смотри, — наставительно сказал Михалыч, и тут же переключился на меня. — У тебя как дела?