Парад комедиантов
Шрифт:
Почувствовав стыд, он с некоторой укоризной посмотрел на комтура. Граф, однако, явно не замечал и не слышал ничего творящегося вокруг, лишь знай наборматывал себе под нос одну и ту же фразу по-русски:
– Странствуя по Аравийской пустыне и увидя благословенный Господом замок сей…
Между тем холодные белые мушки, уж не аравийские никак по происхождению своему, все убеляли и убеляли его непокрытую голову…
Глава III
Аудиенция, во время которой комтур Литта
иногда ступал по весьма тонкому льду,
а на барона фон Штраубе сошло наитие
– Странствуя по Аравийской п-пустыне и увидя… увидя благословенный Господом з-з-замок сей… – с трудом, немного заикаясь, выговаривал коленопреклоненный комтур – видно, за дорогу до самых костей промерз.
Фон Штраубе, тоже, как и все рыцари Ордена, коленопреклоненный, тем временем, хоть и следовало глаза приопустить, этим наставлением, полученным от комтура, пренебрег и, не в силах себя перебороть, вопреки этикету взирал на государя.
Император был невысок, но довольно статен и складен. Лицо его при всей подчеркнутой строгости выражения, приличествующей торжественности момента, из-за некоторой курносости императора казалось улыбающимся.
Рядом с ним стоял молодой красавец граф Федор Ростопчин, коего фон Штраубе уже издали видел однажды, а уж наслышан о нем был куда как! Кто бы мог подумать, что этот столь приветливый на вид щеголь-аристократ чуть старше тридцати – одна из самых влиятельных персон в необъятной империи, шеф Иностранной коллегии, по могуществу не уступающий грозному, чье и имя иные старались лишний раз не произносить, санкт-петербургскому генерал-губернатору графу Палену, а близостью к императору превосходящий и того.
Ростопчин, глядя на бормочущего комтура, откровенно не сдерживал улыбки, а когда граф Литта снова принялся что-то выговаривать про Аравийскую пустыню, все с той же улыбкой запросто его перебил:
– Уж и не полагал, граф, что там у вас в Аравии столько снегу. Не все, оказывается, нам ведомо, живущим здесь, на брегах Невы. – Однако сразу же смолк, испытав на себе косой взгляд императора.
Между тем Литта, уже закончивший свое повествование о странствии в пустыне, подал знак фон Штраубе. Тот сразу же подхватил:
– Рыцари древнего Мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского коленопреклоненно приветствуют рыцаря-императора, чья благословенная Богом страна раскинулась между всеми четырьмя великими океанами Земли… – и тут, к ужасу своему, вдруг понял, что начисто позабыл последующие слова.
Однако, по счастью, император в этот миг неожиданно сам его перебил.
– Слышали, граф, что сказал этот молодой рыцарь? – спросил он, обращаясь к Ростопчину. – Между четырьмя океанами. Отныне так и надобно говорить и писать. Особливо, граф, если бумаги идут через вашу коллегию и могут попасть на глаза британскому Георгу. Ибо поход на Индию и, следственно, выход к Индийскому океану – дело лишь времени, причем не столь отдаленного, уверяю вас. А чем завершится сей поход при известной слабости англичан в сухопутных баталиях – надеюсь, понятно всем.
Граф почтительно склонил голову в знак полнейшего своего согласия с монархом.
Тем временем фон Штраубе успел вспомнить недостающие слова, однако это оказалось лишним. Император приблизился к ним пятерым и сказал:
– Встаньте, благородные мальтийцы. Я вижу, вы и так истомлены долгими странствиями.
Все поспешно поднялись с колен. При этом братья Жак и Пьер, утайкой от комтура изрядно выпившие по дороге, дабы спастись от холода, крепкого вина, слегка покачивались в своих жестянках, так что, пожалуй, впрямь смотрелись как порядком истомленные.
– А мы тут говорили с графом о государственных делах, – продолжал император, – вдруг я смотрю в окно и что вижу? Сию обветшавшую повозку с рыцарями, едущими в ней. Какой иной рыцарь, будь он на моем месте, отказал бы странствующим собратьям в приюте?
Даже, пожалуй, и фон Штраубе, не знай он о предуготовленности такого поворота дел, не усомнился бы ни на миг, что так оно и было в действительности – столь искренне говорил все это государь.
– О, поступок истинного рыцаря! – тоже с искренними совершенно слезами умиления проговорил комтур, прижимая руку к груди. – Граф Литта, последний комтур скитающегося ордена, приветствует вас, государь.
– Что ж, граф, – сказал император, – представьте мне уж заодно и остальных своих рыцарей… Э, да один, по-моему, даже слепой…
Отец Иероним заговорил, опередив комтура:
– Очи мои незрячи – то правда, государь. Но истинный слепец тот, кто не видит Господа нашего впереди себя, меня же лишь Он один ведет за собою.
– Достойный, достойный христианского рыцаря ответ, – похвалил император. – Кто же тебя, однако, наградил этими бельмами?
На этот раз уже комтур поспешил с ответом, опережая слепца:
– Сей доблестный рыцарь Ордена, отец Иероним, – сказал он, – принимал участие в морском сражении против турок. Рядом с отцом Иеронимом взорвалась пороховая бочка, и взрыв пороха навсегда ослепил его глаза, но никак не рыцарскую душу его. Он и сейчас, в свои девяносто лет, готов сражаться против любых неверных и, несмотря на бельма свои, мечом, смею заверить вас, государь, не промахнется, ибо сам Господь направляет руку его.
– Гм, слепец, рубящийся на мечах… – с немалым удивлением проговорил государь. – Любопытно бы посмотреть… Тут у меня один малопоместный дворянин из Владимирской губернии возрешился подать прошение на высочайшее имя о невозможности призвания его осьмнадцатилетнего недоросля к военной службе – и какой, по-вашему, приводит резон? – С этими словами император взглянул на Ростопчина. – У недоросля его, видите ли, слабое зрение, отчего тому носить прописано очки!.. За прошение, поданное не по уставу, дворянин тот уже сидит в крепости, а вот с недорослем его будем решать. Полагаю поручить сие графу Аракчееву. Моя пропозиция – дать ему чин четырнадцатого класса и услать писарем подале Иркутска без права повышения в чинах. Уж с писарским делом справится; я так полагаю – коли в очках, то писать умеет. – И он снова перевел взгляд на комтура и кивнул в сторону отца Иеронима: – А сколько, вы сказали, ему лет? Ужель впрямь девяносто? Никак бы не подумал. Какая осанка! Сила какая в руках! Откуда такое в его годы?
Комтур снова заторопился с ответом:
– Я так мыслю – от праведной жизни и монашеского воздержания, государь.
– Вот! – подхватил император, обращаясь опять к Ростопчину. – Почему безжалостно и караю распутство и пьянство среди нынешних наших дворян. Что бы там заступники их ни говорили, что, де, молодо – зелено, а я карал и буду карать! – Он все более распалялся. – А то иной к тридцати годам уже не воин, а тюфяк с соломою! Нет, шпицрутенами, шпицрутенами всю дурь из них вышибу! И Указ о дворянской вольности мне тут не указ! Особливо в части дворянской неприкосновенности. Вот мой указ! – Государь похлопал по могучему плечу отца Иеронима. – Праведная жизнь и воздержание – и будешь не тюфяком, а истинным рыцарем до девяноста… Ладно, комтур, а что скажете о других своих рыцарях?