Парад теней
Шрифт:
Они отошли от Крота метров на пятнадцать, и только тогда Летчик сказал:
— А зачем ему как следует складывать? Омары трескать? В любви объясняться отчетливым шепотом? С хорошей дикцией пламенные речи произносить? Водочка и под мягкую черняшку пойдет, бикса рваная и под требовательное мычание под него ляжет, а пламенные речи будет произносить за него купленный мной шустрый адвокат.
— Больной ты добряк, — оценил монолог Сырцов.
Они подошли к колесу обозрения, по ступеням поднялись к кабине, замершей на старте. Летчик открыл дверцу и предложил:
— Садись. На Москву сверху посмотришь.
— В последний раз? Прощаясь? — невесело
— В последний раз. Прощаясь, — подтвердил Летчик.
Они стояли у кабины лицом к лицу, с доброжелательным любопытством разглядывая друг друга. Хорош был, конечно, Летчик, но малость пониже Сырцова и в плечах пожиже.
Мощен и убедителен был Сырцов, но уже легли у рта горькие складки обреченности, потускнели глаза.
— Садись, — повторил Летчик и извлек из кармана сверкающий «кольт». Сырцов слегка дернулся головой и, ничего не сказав, полез в кабину. Не отводя от него пистолета, Летчик устроился на сиденье напротив и распорядился в никуда: — Поехали. Три круга.
Чуть скрипя, колесо стронулось с места. Медленно уходила вниз асфальтированная земля. Сырцов пошел по бессмысленному, безнадежно нескончаемому кругу. Белка в колесе.
— Говорить хочу, — заявил Летчик, мимо Сырцова глядя на светлую полосу Ленинского проспекта. А Сырцов рассматривал Новый Арбат. И не стал возражать.
— Говори. Не с Кротом же тебе беседы беседовать.
— А, собственно, чем ты так уж отличаешься от Крота? Он убегает, ты догоняешь. Он в нору, ты землю роешь. Крот и фокстерьер. Животные, в жизни которых ничего, кроме погони, не существует. Но ты хоть кой-какие иностранные слова знаешь. Что ж, на бесптичье и жопа — соловей.
— Жопа-соловей — это ты про себя? — простодушно удивился Сырцов.
— Это почему ж? — в свою очередь, не успев как следует оскорбиться, удивился Летчик.
— Попердываешь да заходишься в соловьиных фиоритурах, — доходчиво объяснил Сырцов.
— Тяжеловесно, но ничего, — одобрил полемический дар пленника Летчик. — Но ты, хоть и знаешь слово «фиоритура», бездарно проиграл. Не помог тебе культурный багаж.
— В дымину пьяный, но сообразительный Тоша после нашего ухода вмиг отрезвел и тотчас предупредил любезного друга? — спросил Сырцов. — Ну да, я проиграл. Но и ты не выиграл. Да и что ты можешь выиграть?
Летчик не стал возражать. Он ласково предложил:
— Смотри на Москву, Жора. Тебе осталось два с половиной круга.
Они были на самом верху. Во все стороны за горизонт раскинулся бесконечный и бессмертный город. Сверкающими лучами сбегались к центру древние улицы, тяжелым блеском светились многочисленные уже золотые купола храмов, самодовольно пронзали тучи шпили высотных домов, островом Буяном возвышался Кремль…
— Ты — наглый и невежественный завоеватель, — сказал Летчик. — А я коренной москвич, который, как всякий настоящий москвич, без Москвы жить не может…
— …и каждую ночь любуется ею с колеса обозрения, — продолжил за него Сырцов. — Какой ты настоящий москвич! Ты — гнусный и подлый убийца, Летчик.
Сырцов сказал это небрежно, почти между прочим. И в полумраке было видно, как заиграли тонкие ноздри породистого носа велеречивого убийцы. Летчик вздохнул, недоуменно посмотрел на «кольт» в своей правой руке и спросил:
— На легкую смерть надеешься, мусор? Не будет тебе легкой смерти!
— Кто ж на смерть надеется? — удивился Сырцов. И нахально: — Я на хорошую жизнь надеюсь!
Они завершили первый круг и пошли на второй.
— И зря. Зря надеешься. — Блатной накат гнева испарился, и Летчик купался в садистском удовольствии. — Сегодня я кончу тебя. Но не огорчайся, ты недолго будешь на том свете в одиночестве. Скоро мы с Володей Демидовым отправим вслед за тобой и Смирнова, и Казаряна, и Кузьминского, и журналиста этого, Спиридонова. Всю вашу шарагу.
— Ты Лидию Сергеевну Болошеву забыл, — холодно подсказал Сырцов.
— И Лидию Сергеевну Болошеву, — согласно присоединил к списку обреченных единственную женщину Летчик.
— А что потом? — спросил Сырцов. — После того, как вы с Володей Демидовым нас всех закопаете?
Первый раз вслух произнес имя и фамилию своего бывшего коллеги и бывшего приятеля Георгий Сырцов. Менее года тому назад Владимир Демидов перестал быть майором милиции и приятелем Сырцова. Теперь он — дружок злодея в беспределе.
Феоктистов думал. Действительно, а что потом? Что потом, когда упьется кровью ненависть? Что потом, когда уйдет все сжигающее желание исполнить страстно задуманное? Что потом, когда исчезнет черная цель в его черной жизни?..
— Тебя меньше всего должно интересовать, что будет потом, потому что твоего «потом» уже нету.
— Я не о себе, я о тебе.
— А я о тебе. Смотри на Москву. Тебе осталось полтора круга.
Они опять были на самом верху. Сырцову уже не хотелось смотреть на любимый город. Он умело сплюнул за низкий борт кабины и затаился, дожидаясь, когда плевок достигнет асфальта. Дождался. Внизу звонко шлепнуло. Сырцов повернулся к Летчику и, опять намеренно его заводя, посочувствовал:
— Не получается хорошей беседы, да, Летчик? А какой прекрасный спектакль задумывался недоучкой-режиссером! — На слово «недоучка» Роберт дернулся, но промолчал, лишь судорожно улыбнувшись. Сырцов продолжил: Перед дрожащим от ужаса ничтожеством сверхчеловек, бесстрашно поправший все человеческие и божеские законы, говорит о своем счастье одиночества, о безмерной власти над суетным миром, о презрении к смерти, от страха перед которой трепещет у твоих ног жалкий недочеловек. Здесь, — Сырцов спаренными кистями указал на пол кабины, — я — презренный извивающийся червяк, там, Сырцов задрал голову, глазами указывая на звезды, — ты, немыслимой силой своей вознесенный к звездам. Так ты собирался говорить о себе. Я сказал за тебя, а теперь скажу за себя. О тебе. Ты — загнанный в угол хорек, который в безнадежном положении, в блатной и актерской истерической показухе хочет обмануть себя красивой и роковой позой.
Летчик молчал. Кабина приближалась к земле. Когда миновали выходную калитку и вновь стали подниматься, Летчик опустил пистолет, который всегда был наизготове при встрече с землей. И сообщил бесстрастно:
— Последний круг.
В этот раз молчал Сырцов. Он прикрыл глаза и расслабился. На высоте трехэтажного дома сырцовский башмак угодил в голень сидевшего напротив Летчика, а сам хозяин башмака броском перевалился через невысокий бортик. Сырцов успел сгруппироваться (как-никак бывший десантник) и приземлился на четыре точки, если считать за две спаренные руки. Удар от падения слегка сотряс внутренности, но не до внутренностей здесь было. Спасаясь от возможных пуль Летчика, он трижды перевернувшись, откатился к основанию гигантской вилки, на которой крутилось колесо. Защищенный металлическими конструкциями, он попытался встать и встал. Со всех сторон, хрипя и матерясь, рвались к нему, гулко стуча сапогами, разгневанные уголовники.