Парад теней
Шрифт:
— Дай сюда, — жалобно взмолился Михаил Семенович.
Константин отдал ему газету, и продюсер жадно начал читать. Дарья, откинувшись на сиденье, полулежала с закрытыми глазами. На худом лице ее явственно обозначились твердые желваки. Константин осторожно погладил откинутую на сафьян безвольную ее ладонь. Она вздохнула, открыла глаза и обеими холодными руками вцепилась в его предплечье. Видимо, считала, что он — единственная ее защита теперь. А Михаил Семенович читал и читал. Вплоть до Ломоносовского проспекта.
Вошли в дом молча, и только в столовой
— Что ж это такое?
Ему не ответили. Константин поднял старинный хрустальный лафитник:
— Мир праху всех убиенных.
Не чокаясь, выпили до дна. Кобрин поставил пустой лафитник на стол, обхватил голову обеими руками и повторил свой вопрос:
— Что ж это такое?
— Все-таки придется тебе, Мишаня, входить в долю к Кириллу Евгеньевичу, — вздохнул Константин.
— Нет уж! — яростно возразил Михаил Семенович, резко и точно разливая из графина по лафитникам. — У него свои дела, у меня — свои. И я своими буду заниматься сам.
— Всех своих врагов в порошок сотрешь? — горько поинтересовалась Даша.
— И сотру! — бодрился продюсер. Поднял лафитник: — Смерть врагам!
— Хватит смертей! — закричала Даша. Испуганный Михаил Семенович тут же заверил ее:
— Я же фигурально!
Константин положил свою ладонь на ее запястье и предложил свой тост:
— За то, чтобы все было хорошо.
— Очень хочется, но вряд ли, — помотала головой Даша.
Старинные английские напольные часы — одна из немногих уцелевших реликвий дома Горбатовых — трижды ударили в свои колокола. Кирилл Евгеньевич поднялся с бокалом вина (он пил только сухое) и, молча постояв, дождался полной тишины.
— К глубокому моему сожалению, мне, как вы знаете, придется сейчас уйти. Дела, дела, дела! — вдруг взъярился он. Но, глубоко вздохнув, задержал дыхание и взял себя в руки. — Давайте не забывать Даню, родные мои. Давайте не забывать нашу вину перед ним. Если мы это забудем… — Не договорив, он одним глотком опорожнил бокал. Притихшие родные и близкие послушно последовали его примеру. Глава клана выбрался из-за стола. Высокая, тонкая, словно с картинок прерафаэлитов, его жена Ксения последовала за ним.
В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.
— Когда тебя ждать?
— Не знаю, милая. — Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб. — Управишься здесь без меня?
— Управлюсь, — пообещала она.
"Тойота" повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола
— Как наши дела? — дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:
— По-моему, хорошо.
Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов — тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.
Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно — не на компьютере, а ручкой — писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:
— Ну как ты?
— Я-то в порядке… — Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.
— На похоронах была Дарья, — вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.
— Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?
— Она — не сучка и тем более не дура, — возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.
— Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?
— Ей от меня ничего не надо было.
— Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?
— Мы уже обсуждали это, Галя, — напомнил Горбатов и перевел разговор: — Как здесь?
— Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.
— Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, — одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?
— Не беспокойся, твоя любимая "Московская ночь" еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.
— Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.
— Господи, какой ты дурачок! — привычно удивилась она. — Несчастный дурачок-интеллектуал.
— Я это много раз слышал, Галя.
— Это от меня, — продолжила его мысль Галина Васильевна. — Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.
— Как там поживает Варицкий? — глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.
— А как поживает Горбатова-Кореевская? — в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: — Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя — долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?
— Все, — коротко не согласился с ней Горбатов.
— Все — это ничего, — убежденно сказала она. — Все — это твои интеллигентские комплексы.