Параллельные прямые
Шрифт:
Или не рисковать? Зачем Гавриила Родионовича расстраивать? Ему же завидно будет. К тому же и холодно очень. Так во время полёта согреюсь. Тогда какой смысл лететь, если и так тепло будет?
Это Гитлер во всём виноват. Он, собака! Больше некому. Сейчас я ему устрою.
— Эрнст Теодорович, время. Даём сразу полную мощность.
— А не взорвётся? — Кренкель с сомнением оглядел агрегат.
— Не должен…, кажется….
Городок будто вымер. Городок выжидал,
Сверкающие чёрным лаком лимузины стремительной хищной стаей пролетели Кирхенштрассе, вырвались на простор Кирхенплатц, и, окружив древнюю местную церквушку, застыли, похожие на банду волков, поджидающих вкусного барашка.
Из нескольких автомобилей выбрались солдаты в чёрной форме, и редкой цепочкой опоясали кирху ещё одним кольцом, отгоняя редких в утренние часы зевак. Последним на площадь вступил мелкий человек с прилизанной чёлкой, дрожащей челюстью и трясущимися руками. Прячась за спинами охраны, он почти бегом проследовал внутрь и остановился перед исповедальными кабинами.
— Герман, мне что, нужно будет туда залезать? — Спросил он у отставшего, было, толстяка в лётной форме. — Я туда не помещусь, там очень мало места.
— Не знаю, — пожал плечами лётчик, — Я никогда раньше не был на исповеди.
— Может я смогу чем-то помочь, дети мои? — Раздался сзади профессионально вкрадчивый голос.
Посетители обернулись. Военному, лицо священника напомнило кайзеровский шлем, положенный на бок. Такое же вытянутое вперёд и острое. Его спутнику оно ничего не напомнило, так как на фронте он ходил без шлема, отобранного и пропитого фельдфебелем Ватманом.
— Шланг, пастор Шланг. Чем могу служить, дети мои?
— Прекратите называть нас детьми! — Возмутился человек с чёлкой. — Я фюрер великого германского народа немецкой нации Адольф Гитлер. А это мой соратник по борьбе генерал Герман Геринг. Или наоборот?
— Что наоборот, мой фюрер?
— Может я фюрер великого немецкого народа германской нации? Ты не помнишь моё точное звание, Герман?
— Никак нет, мой фюрер, — вытянулся Геринг, — я простой солдат, исполняю приказы, а терминологию у нас Иохим разрабатывал.
— Жалко, — огорчился Гитлер, — нужно было записать. Тогда, пастор, называйте меня просто фюрером. И, кстати, Вы что-то спрашивали про службу? Да, Вы обязательно должны взять в руки оружие, и умереть, защищая тысячелетний Рейх от жадных варваров, угрожающих ему с юга, севера, востока и запада.
— Простите, — пастор Шланг испуганно скрестил руки на груди, — но на севере у нас море.
— Вздор! Для сумрачного германского гения море не является преградой. Герман, я не забыл никого из врагов?
— Не знаю, мой фюрер, — опять вытянулся Геринг, — но кажется есть ещё кто-то на северо-востоке.
— Да, как я мог забыть про большевиков? Немедленно отдайте пастору свой пистолет, мы идём защищать Рейх от Сталина.
— Простите, мой фюрер, но Вы приехали сюда на исповедь.
Загоревшиеся, было, глаза Гитлера опять потухли и руки затряслись. Он затравленно посмотрел на кабинки.
— Я туда не полезу.
— Оставьте нас вдвоём, генерал, — пастор настойчиво подталкивал толстяка к выходу.
В дверях тот остановился.
— Надеюсь Вам не нужно объяснять, святой отец, что разглашение тайны именно этой исповеди приведёт по крайней мере в Моабит?
— Не нужно напоминать мне о долге перед Господом, — ответил пастор Шланг, захлопывая створки перед носом у Геринга.
Подойдя к Гитлеру, священник взял его за запястье, достал часы и посчитал пульс.
— Давайте поговори без всяких кабинок, мой фюрер. Высуньте язык. Так, замечательно. На что жалуетесь?
— Я вижу сны, доктор. Простите, пастор.
— Все видят сны, — святой отец покрутил в руках блестящий молоточек. — И я вижу сны. Говорят, даже самого Папу Римского они иногда посещают. Не вижу в этом ничего плохого.
— Только мне снятся святые!
— Это же замечательно, мой фюрер. Как я Вам завидую. А мне вот последнее время только непотребные дев…. Я хотел сказать — проблемы прихода снятся.
Гитлер в ответ горько заплакал и пожаловался, давясь рыданиями:
— Но я уже месяц не могу нормально спать. Сначала появился ангел с огненным мечом, сияющих латах, и просто ругал меня последними словами. А две недели назад он начал меня бить.
Пастор почесал тонзуру и уточнил:
— Рогов у него не было?
— О чём Вы говорите? Я же художник, и такую деталь бы заметил. А на моих боках по утрам появлялись следы от сапог, а не копыт. Не забивайте мне голову религиозными предрассудками, святой отец.
— А потом? — Пастор Шланг делал быстрые карандашные пометки в блокноте.
— Потом стало хуже. Неделю назад появилась женщина.
— С плёткой? И тоже била?
— Нет, она превратила меня в женщину. И тут вошли несколько здоровенных…. Нет, я этого не перенесу. Дайте мне пистолет. А лучше пристрелите меня сами. И вот так каждую ночь. И по много раз. Только этих, здоровенных, становится всё больше…. Дайте мне пистолет.
Через полчаса, когда эсесовцы утащили бьющегося в истерике фюрера, Геринг подошёл к пастору Шлангу.
— Что Вы мне можете сказать, святой отец?
— Я помню о Вашем предостережении, господин генерал.
Толстяк недовольно поморщился.
— А как гражданин Рейха, что?
Священник задумался на несколько секунд, наконец, решился и наклонился к уху Геринга:
— Я даже могу сказать как психиатр, имевший когда-то степень. Этого человека необходимо срочно поместить в клинику. Шизофрения, паранойя, склонность к суициду и…. Ладно, об этом не стоит. И не поворачивайтесь к нему спиной. Нет, что Вы…. Просто он сейчас способен в любой момент выстрелить Вам в затылок. Мой совет — срочно в клинику.