Параня
Шрифт:
– Он в очках ходил! И в галстуке! Простой народ нонче должон властвовать! Тот что без галстуков!.. Я - за!.. Я за расстрел голосую!..
И голосовал перед прохожими сразу обеими руками.
Симаха Бучило обличал бы и дальше, да Ваня Душной перебил - утащил в милицию на всякий случай, чтоб не докатился до перегибчиков.
Но странно - поселковые массы восприняли вдруг арест Парани неодобрительно. На улицах начались гадания не слишком потаенные, даже не шепотом, даже порой на басах.
– Она же товарища Сталина хвалила,
– Зазорно вроде товарищу Сталину-то с ней женихаться...
– Что тут зазорного? Прежде всегда ушибленных девок считали - Христовы, мол, невестушки.
– Сравнила, кума, шильце с рыльцем. Одно дело там Христос, другое сам товарищ Сталин...
– А чего бы не сравнить? Христос богом был, куда уж выше, тыщу лет на него молились.
– Нет, как ни кинь, по-старому или по-новому, а промашечка вышла хвалила, а ее цап!
– Промашечка? Ой, братцы, не тем пахнет! Не-ет! За любовь к отцу и учителю - в холодную? Не-ет, братцы, тут не промашечка, умысел ищи!
Находились и такие, кто даже Параню брал под сомнение: будь бдителен, враг повсюду, отцу родному не верь, почему нужно оказывать доверие какой-то дурочке?
– А что, ежели она того... замаскированный агент из какой-нибудь Англии?
– Вроде ты не знаешь, из какой такой она державы иностранной...
– Знать-то знаю, но все-таки... Могли и завербовать: притворяйся убогенькой, сообщай тайные сведения...
– Тайные-то сведения не на улицах валяются, они, простота, по учрежденьицам лежат. Вот если б она проникла куда, хоть в контору "Утильсырье", тогда подозревай, слова не скажу.
– Но замечено за Параней - чиста.
И общий возмущенный клич по поселку:
– Так за что ее, братцы, губят? Живая душа как-никак!
Никто другой из арестованных - тот же Дыбаков хотя бы - такой защиты не вызывал: "Живая душа гибнет!"
Шумел поселок, и ходил сторонкой в парусиновых брюках инкассатор Молодцов Андрей Андреевич, человек приятной наружности, культурного поведения - себе на уме...
– Писать надо, писать самому...
– До самого, поди, не долетит - высоконько. Лучше кому следует нужное словечко подпустить...
Нужное словечко было подпущено, и без промашки, кому следует.
Через несколько дней начальнику милиции Кнышеву позвонили:
– Ты, такой-рассякой, свихнулся?!
– Виноват...
– Думаешь, мы все с тобой за компанию отправимся петь в один голос "Солнце всходит и заходит"?
– Виноват, не пойму.
– Нет уж, пой ты, пташечка, мы послушаем...
– Виноват. Узнать позвольте, в чем дело?
– На чью агентуру работаешь, сволочь?
– Виноват!
– Не отвертишься. Сигнальчик поступил, что ты, провокатор, за сердечное выражение любви и преданности к товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу людей в холодную сажаешь!..
Кнышев имел слабую голову, подверженную деликатной болезни, но достаточно крепкое сердце - удар снес и понял, что нужно срочно изобличить и обезвредить истинного виновника диверсии, иначе обезвредят его самого.
Он вызвал к себе Ваню Душного. Тот встал у дверей - приземистый, в выгоревшей до невнятного воробьиного цвета гимнастерке, просторный в плечах, ноги в неуклюжей косолапой стоечке, лицо губастое, простодушно-суровое и готовность на нем: кого, товарищ начальник?..
– А разреши-ка, Савушкин, проверить мне твое личное оружие... Как отдаешь, лапоть?! Как отдаешь?! Начальству оружие вместе с поясом и кобурой подают. Вежливенько!.. Вот так-то!.. Посмотрим, посмотрим... Ты им гвозди вбивал, что ли?
– Не гвозди - замок. У самогонщицы Глашки Плетухиной... Нет, говорит, ключей, и все тут. Пришлось сбить замок.
– А патроны куда использовал?
– Сроду их не бывало. Сами знаете - для красы носим эти штуки.
– Не в порядке оружие, не в порядке. Спрячем его...
– И Кнышев сунул пояс с кобурой в свой письменный стол, а затем - как подменили вдруг человека - с замогильной угрозой: - На чью агентуру работаешь, сволочь?
– Чего?
– На чистых советских людей поклепы возводишь?
– Чего?
– Они сердечно выражают любовь и преданность нашему вождю, а ты, провокатор, за шиворот их да в холодную!
– Да чего?.. Вы ведь сами...
– Сами?! Рассчитываешь, что я с тобой за компанию "Солнце всходит и заходит" петь отправлюсь? Нет, соловушка, пой один!..
Кнышсв с рук на руки передал арестованного Ваню Душного дежурному Силину, а сам сел писать сопровождение: "Обманным путем вынудил дать соглашение на арест... терроризировал простых советских людей... прямая диверсия против Генсека..."
Параню выпустили.
Ее успели накоротко остричь. С грязно-серым, острым, как колун, черепом, угольно-пыльные косматые брови выглядят теперь еще более угрожающими, в знакомой клейменой мешковине - вовсе незнакомая Параня, даже походка изменилась, не просто дерганно вихляющаяся, а с судорожным прискоком, словно ежеминутно кто-то кричал у нее над ухом. Но прежнее косоглазие и прежняя блуждающая оглядка по сторонам.
Ее успели не только остричь, но, наверное, и допросить. Новый мотив зазвучал в ее несвязных речах... И новые слова:
– Свирженье-покушенье!.. Свирженье-покушенье!.. Ножики точут! Ножи-ножики! На родного и любимого... Вжик! Вжик! Чую! Чую! Свирженье-покушенье!.. Вжик!.. Венец вижу! Кровь на венце!.. Осподи милостивец! Спаси и помилуй!.. Отца нашего и учителя... Свирженье-покушенье!.. О-оспо-ди!..
И жители поселка снова сбегались к Паране со всех сторон, слушали и обмирали от ужаса.
– Острое! Острое!.. Спаси и помилуй отца и учителя!.. Венец вижу! Кровь на венце!..
Толпа, теснясь, сопя, потея, окружала Параню, внимала ей в гробовом молчании.