Паразит Бу-Ка
Шрифт:
Странница подошла к Капитану, склонилась и произнесла:
– Именем Королевы прекрасных созданий ты проговариваешься к смерти!
Капитан подумал, что нужно было выпить третью рюмку водки. Следовало выпить всю чёртову бутылку!
Блох встал на четвереньки, подобрался к нему, точно огромный паук. Щель рта приоткрылась, из неё выползла тонкая прозрачная извивающаяся трубка с острым концом и вонзилась в рану. Вверх по трубке потекла кровь. У Капитана не было сил, чтобы оттолкнуть Блоха, какой там, он не мог даже пошевелиться. Жизнь уходила капля за каплей, кровь утекала в желудок существа в шляпе.
– Не задерживайся, – строго сказала Странница Блоху. – Буду ждать тебя возле машины.
Она поморщилась, раскашлялась,
Они смотрели, как мечется пламя в окнах дома Капитана. Отблески огня танцевали на мокрых стволах осенних деревьев, на стенах хозяйственных построек. Где-то далеко послышался звук сирен пожарных машин.
– Всё, Блох, поехали отсюда, – вздохнула Странница. – У нас ещё полно дел. И нужно тебе новый плащ достать. Этот обгорел на плече, а людей, знаешь ли, встречают по одёжке. Так уж здесь заведено.
Она села за руль, безмолвный Блох устроился на пассажирском сиденье. Вспыхнули фары, разорвав ярким светом вечернюю темень, заурчал двигатель. Машина поехала вдоль опушки к шоссе, ведущему в город.
Глава вторая
Дурная муха, осенняя, потому и не находила себе места, металась как сумасшедшая по охранной будке, жужжала, билась о грязное стекло, врезалась в стены и в мужчину, который сидел на шатком табурете за столом и лениво отмахивался от мелкой назойливой твари. Сегодня днём одна такая непоседливая козявка уже спикировала прямиком в его кружку с чаем – выливать пришлось, а ведь даже глотка сделать не успел, ждал, когда остынет. Пришлось заново воду кипятить.
Муха заметалась вокруг пыльной лампочки под потолком, затем бросилась к металлическому шкафу – короткая перебежка по поверхности с чешуйками облупившейся краски – и снова хаотичный полёт. Вправо, влево, удар в стекло, в радиоприёмник, из динамика которого доносилась нудная песня о неразделённой любви. Муха рванула в щель между стеной и шкафом, и это стало для неё роковой ошибкой – угодила в паутину.
– Попалась, гадина, – проворчал Макар.
Он мог расправиться с мелкой тварью в тот момент, когда она в будку влетела, то есть, минут двадцать назад, но гоняться за ней со свёрнутым журналом ему было лень.
Муха отчаянно жужжала, пытаясь вырваться из паутины. Мужской голос в приёмнике буквально провыл последние слова песни, закончив её плаксивым фальцетом. Макар представил себе исполнителя: лощёный хмырь в пёстрой одежде и взглядом грустного пуделя. Подобную хрень ведь только с таким взглядом и можно петь – текст паршивый, а музыка и того хуже. Типичный высер отечественной попсы. Как ярый фанат Кинчева, Летова и Цоя, Макар считал попсу чем-то схожей с тухлым мясом: сожрёшь – и блеванёшь. А почему слушал, почему не перенастраивал приёмник на другую волну? Да потому что нравилось ему критиковать и ругаться на хмырей-исполнителей. Это было сродни добровольному самоистязанию ради благословенных минут праведной злости. Глупо? Может, и глупо, но когда ты работаешь охранником и большую часть времени торчишь в унылой будке, это хоть какое-то развлечение.
На этот объект Макара перевели два месяца назад. Паршивый объект, шумный – стройка супермаркета. Никакого комфорта. Днём приходилось постоянно бегать к воротам, пропуская и выпуская грузовики, а ночью – делать обход территории. Впрочем, Макар на свои обязанности охранника частенько забивал, особенно когда погода была плохая. Пару раз за ночь пройдётся, глянет по сторонам, посветит фонариком, и достаточно. За те деньги, что ему платили, он и это считал подвигом.
Сюда Макара сослали из-за того, что он проштрафился на предыдущем объекте – хорошо хоть не уволили. Тогда Макар работал в торговом центре, следил, так сказать, за порядком. Среди охранников этот объект считался «тёпленьким местечком». Оно и понятно, днём потоптался то тут, то там, побродил по этажам, а потом можно и в комнате отдыха надолго зависнуть. А ночью так вообще лафа, запер все двери и дрыхни себе до утра. А если проверка нагрянет, так были кое какие хитрости, чтобы проверяющие врасплох не застали. Целый год Макар в торговом центре проработал, но затем случилась пакость, причём конкретная: какой-то урод намалевал красной краской на фасадной белоснежной стене матерное слово из трёх громадных букв, а вдобавок ещё и иллюстрацию нарисовал к этому самому слову. Люди утром шли на работу, снимали эти художества на телефоны и смеялись. Один из сотрудников торгового центра позже заметил, что без стремянки тут не обошлось – иллюстрация к матерному слову была метра четыре высотой, кто-то серьёзно подошёл к делу.
Козлом отпущения, разумеется, выставили Макара. Начальство кричало: «Проспал, зараза! Репутацию фирмы подорвал! Таким как ты только ямы помойные охранять!» А он стоял с угрюмым видом и кивал, соглашаясь: да, мол, виноват, не уследил. Должно быть из-за того, что он огрызаться не стал, его и не уволили. Наказали рублём и швырнули на грязный объект.
В том, что тогда случилось Макар не винил ночного художника. Он винил весь этот город. Три года назад, после гибели жены, подмосковный Светинск стал для него олицетворением подлости и на то были причины. Многие заметили бы, что испытывать отвращение к городу из-за мерзости и равнодушия некоторых людей – это глупо. Ну, в самом деле, нельзя же ненавидеть целый лес только за то, что в нём попадаются гнилые деревья? Или, к примеру, злиться на всех птиц, только потому, что парочка голубей нагадила на твой балкон? На подобные аргументы Макар мог бы ответить: «Мне плевать. Всё что у меня есть, это ненависть к городу, который убил мою жену». По крайней мере, слова «мне плевать» он точно сказал бы, ведь за последние годы они стали для него едва ли не девизом. Ему было тридцать два, и он уже давно шагал по дороге разочарований и на другие тропы сворачивать не собирался. Ему так было комфортней. Это походило на его отношение к отечественной попсе – терпеть не мог, но слушал.
Закончилась очередная песня, по радио начались вечерние новости.
Макар с недовольством поглядел на дверь, побарабанил пальцами по поверхности стола. Время семь, а сменщика всё нет. Опять опаздывает, хотя обязан являться без пятнадцати. Ну не урод ли? Тяжело вздохнув, Макар уже собирался подняться со стула и выйти на улицу, чтобы немного размяться, но вдруг услышал, как снаружи скрипнули ворота. Через несколько секунд дверь распахнулась, и в будку ввалился раскрасневшийся сменщик. Макару хватило мимолётного взгляда, чтобы определить, что тот поддатый.
– Извини, спешил, как мог! – развёл руками сменщик – пухлый парень с щекастым помятым лицом и с зализанными к затылку жидкими волосами цвета соломы. – Дружбана встретил. Разговорились, жахнули по паре стопок, – он снял с плеча спортивную сумку, швырнул её на лавку возле стены. – Не обижайся, Макар, сам знаешь, как это бывает.
Макар выключил звук в приёмнике, вышел из-за стола, скрестил руки на груди.
– Скажи, Лёх, тебе здесь нравится? – он обвёл взглядом убогую обстановку будки.
– Да не особо, – последовал настороженный ответ.
– И мне вот тоже не особо. Совсем не особо! – Макар повысил голос. – И меня достало, что из-за тебя я постоянно тут торчу больше, чем положено!
Лёха насупился.
– Ну что ты начинаешь опять? Я ведь извинился. Подумаешь, опоздал на каких-то пятнадцать минут. Вон мой сменщик постоянно задерживается и ничего…
– Плевать я хотел на твоего сменщика! – глаза Макара угрожающе блеснули. – У тебя всегда какие-то отмазки находятся. То дружбана встретил, то подружку, то ещё какая-нибудь хрень. Смотри, ещё раз опоздаешь…