Паразит Бу-Ка
Шрифт:
Макар не знал, как расценивать всё увиденное, в голове роились вопросы, на которые даже намёка на ответы не находилось. Полный сумбур. Ответы, возможно, могла бы дать девушка внизу, но он и мысли не допускал, чтобы даже хоть какой-то знак ей подать, мол, готов выслушать тебя, незнакомка. Макар не заметил, как его губы начали почти беззвучно шептать:
– Пусть всё это закончится, пусть всё станет, как раньше…
Ему невыносимо хотелось снова увидеть унылый осенний пейзаж за окном, увидеть машины во дворе, лужи, фонари, мусорные контейнеры Он даже ощутил обиду, словно всё это у него нагло украли.
«Вадик что-то сделал!»
– Пусть, всё станет, как раньше… – продолжал он шептать, глядя на девушку внизу. – Пусть…
Макар умолк, услышав скрип
Заторможено Макар вытянул дрожащую руку, потрогал оконное стекло. Взглянул на двор с совершенно нормальными деревьями, фонарями и машинами. Повернулся, рассеянно хлопая глазами, осмотрел комнату. Всё было, как раньше. Полки висели на своих местах, а на полках стояли книги, на диване лежали подушка и скомканное покрывало, узоры на ковре и обоях словно бы и не исчезали. На экране телевизора красивая девушка рекламировала кофе, стрелки часов на стене показывали полвторого ночи.
Пить хотелось невыносимо, но отчего-то Макар боялся сдвинуться с места, будто малейший шаг мог снова изменить пространство. Ему пришлось мысленно рявкнуть на себя, чтобы отправиться на кухню. Он шёл крадучись, прислушиваясь к каждому звуку, опасаясь снова услышать скрип и скрежет. Ноги были, как ватные, по телу расползалась слабость, голова немного кружилась. Макар не испытывал облегчения из-за того, что всё встало на свои места – пока ещё нет. Он плохо соображал, и часть его сознания как будто до сих пор пребывала там, где по городским улицам бродят чудовища.
Наливать воду в кружку он не стал – повернул вентиль крана, наклонился, подставил губы под струю и принялся жадно пить. Утолив жажду, сунул голову под струю и долго стоял так, чувствуя, как проясняется рассудок. Фыркая и отдуваясь, закрыл кран, вернулся в гостиную и снова выглянул в окно: обычная осенняя ночь. Дождик заморосил. Но Макар боялся, что всё может опять измениться, ведь отметина на руке никуда не исчезла. Он принялся мерить шагами комнату. Долго ходил из угла в угол, потом схватил с полки кистевой пружинный эспандер, сел на диван и начал остервенело сжимать и разжимать тренажёр. Эспандер был для него терапией, помогал подавлять злость, нервозность.
Тихо бормотал телевизор, с улицы доносился шум дождя. Макар смотрел в пространство перед собой и пытался разобраться в том, что произошло. Проще всего было бы сказать самому себе, что всё случившееся – галлюцинация. За эту версию очень хотелось уцепиться, как за спасительную соломинку, но… не получалось. И ничего вразумительного в голову не приходило, кроме резкой констатации: «Вадик что-то сделал!»
Кисть и предплечье онемели от агрессивной физической нагрузки, и Макар переложил эспандер в другую руку. Он взглянул на фотографию на стене. На снимке Катя, раскинув руки точно крылья, стояла на фоне заката. Она смеялась, вокруг её головы, казалось, сиял огненный ореол.
– Что произошло, Кать? – жалобно спросил Макар.
Он поймал себя на том, что ждал от неё ответа, как наивный ребёнок, верящий в чудеса. Словно Катя могла выйти из фотоснимка и всё объяснить. Глупо. Макар и чувствовал себя глупым.
Тревога проходила, нервное напряжение шло на спад. Он положил эспандер на столик, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. В сознании появился знак вопроса, нарисованный в тёмном пространстве огоньком зажигалки. Макар устало подумал, что есть человек, который даст объяснение всему случившемуся. Это Вадик, будь он неладен. Утром нужно его разыскать и, если придётся, вытрясти из него ответы силой. Чёртов дурак сотворил какую-то хрень и обязательно за это ответит!
Знак вопроса ещё долго горел в сознании, а потом подёрнулся дымкой. Макар решил не спать, намеревался быть начеку, однако в полчетвёртого утра его совсем сморило, и он забылся глубоким сном.
Глава четвёртая
Агрессивная форма рака. Неоперабельная.
Когда Андрей Шульгин услышал от врача эти слова, прозвучавшие, как приговор, то потерял сознание. Очнулся, ощущая резкий запах нашатыря, увидел печальные глаза доктора и мысленно взмолился: «Пускай эти слова мне померещились! Не хочу их слышать, не хочу! Мне же всего девятнадцать лет!..»
С тех пор прошло четыре месяца. Состояние ухудшалось с каждым днём. Опухоль мозга вызывала жуткие головные боли, эпилептические припадки, порой Андрей будто бы терялся во времени и пространстве. Каждую ночь ему снился чёрный спрут, который оплетал его жгучими щупальцами, стискивал, выдавливал жизнь. Андрей просыпался в холодном поту и принимался рыдать. Иногда он кричал: «Почему я?! За что?! Почему я?!»
Два раза в неделю отец возил его к психологу. Тот говорил правильные слова, подводил к тому, что Андрей должен смириться. Но как смириться с подобной несправедливостью? Как найти умиротворение, когда смерть уже в лицо дышит? Поездки к психологу не помогали. Смириться Андрей просто не мог. Единственное, что он твёрдо решил, так это то, что проживёт свои последние месяцы, недели, дни в своём доме. Лучше пускай родители о нём заботятся, чем медсёстры. Лучше видеть родные стены, чем стены больничной палаты. К тому же, в нём теплилась надежда на чудо, и он считал, что чудо если и может случиться, то только здесь, в привычной обстановке, где каждая трещинка на потолке знакома, где мама когда-то, укладывая его спать, пела колыбельные, где отец учил его основам программирования. «Дома и стены помогают», – для Андрея эта поговорка стала своеобразным заклинанием. Только эти слова, порой, помогали временно успокоиться.
Без пяти четыре утра. Дождь шумел за окном.
Андрей не спал всю ночь. Ещё с вечера такая жуткая тоска накатила, что хоть вой. Впрочем, какое-то время он и выл, стиснув зубы, дрожа всем телом и вжав лицо в подушку. Его одолевали мысли о том будущем, которое у него могло бы быть, но не будет. Он представлял себе свою свадьбу с Лилей, девушкой, которую любил. Лиля как узнала, что Андрей неизлечимо болен, сразу же бросила его. Её подруга сказала, что она нашла нового ухажёра. Андрей не осуждал. Была поначалу обида, но прошла. Теперь ему только и оставалось, что представлять, как они с Лилей ходят на пикники, загорают на пляже, устраивают романтические ужины при свечах. Он представлял, что у них есть дети – мальчик и девочка. Они очень смышлёные, гордость родителей. Семья проживает в хорошем доме, рядом сад с белой беседкой, в саду цветут яблони. Андрей всегда представлял весну или лето. Порой он даже ощущал аромат трав, а не запахи лекарств, которыми пропиталась комната. Его воображение рисовало, что они с Лилей сидят в беседке, пьют чай и глядят на закатное солнце. А в доме отец, мать и дети. У всех отличное здоровье.
Как бы ему хотелось, чтобы его воображение было каким-то параллельным миром, чтобы шагнуть туда и остаться навсегда. И забыть, как страшный сон тот мир, который он знал.
За окном шумел ветер. Огни уличных фонарей отпечатали жёлтый прямоугольник на потолке и в этом прямоугольнике шевелились корявые тени от ветвей деревьев. Андрей глядел на них и проклинал эту слякотную осень, потому что она станет для него последней и потому что она не весна.
Он вдруг заметил краем глаза какое-то движение возле стены. Приподнял голову от подушки, повернулся. В полумраке стояли две фигуры. Напряг ставшее плохим за последние месяцы зрение и разглядел женщину с белыми волосами и высокого мужчину в шляпе. Откуда они взялись? У Андрея уже случались галлюцинации из-за опухоли, но они были смутными, неопределёнными, словно обрывки туманного сна. А сейчас…