Парень — что надо!
Шрифт:
— Ты с чем, сынок? — намыливая руки, спросил отец.
Костик прочитал ему телеграмму, и отец спокойно заметил:
— Придумаем, как быть, придумаем… А сейчас — за стол!
Никогда ничего подобного Костик не едал! Уж какая бабушка искусница варить борщи и каши, но таким она ещё не угощала! Нет, не угощала! Что за борщ яростно дымился перед ним! Красный, как огонь, борщ со сметаной во вместительной алюминиевой миске прямо-таки просился в рот. А на второе — рисовая каша с мясом, душистая и золотистая каша. На третье — по вкусу: хочешь — молока, хочешь — компота, без ограничений. Выпьешь десять стаканов — бери десять. И в жизни ещё не обедал Костик с таким аппетитом, никогда не ел так основательно. Он косился в сторону отца и, как отец, неторопливо подносил ко рту ложку, чтоб ни капли не пролить. Брал хлеб и старался ни крошки не обронить. Он ел с тем же уважением к пище, с каким ел отец.
Пока обедали, комбайны почти круг сделали. Отец поднялся, поблагодарил повара-водителя, закурил. Костик сказал спасибо и вылез из-за стола.
— По глазам угадываю твоё желание, — сказал отец Костику.
— Значит, можно?
— Можно, сынок.
— А Жульке?
— Можно и Жульке!
Костик подхватил Жульку и пошёл за отцом по жёсткой стерне, по серой сухой земле, подарившей такой замечательный урожай. Пахло хлебом, нагретыми травами и мёдом.
Отец рассчитал точно — подоспели к неубранным валкам в тот момент, когда комбайны притормозили. Штурвальные пошли обедать.
Комбайн «Колос» — громадина. На старых комбайнах — один бункер, на «Колосе» — два. На старых комбайнах — открытая площадка под лёгким навесиком, а на «Колосе» — кабина для механизатора. Застеклённая. И стекло прикрыто от солнца металлическими щитками-жалюзи. На гармошку похоже. Под крышей кабины два выпуклых глаза, как у лунохода. Только этими «глазами» не смотрят, через них в кабину подаётся свежий воздух.
— Полезай, — разрешил отец.
Костик поднимался как-то на прежний комбайн отца — поднимался по стремянке, сделанной из железных прутьев. Без помощи по такой не взберёшься — неудобная. А тут — ступени. Костик сам поднялся по ним и оказался на мостике. Слева — дверца в кабину, справа — пышет жаром работающий мотор. Жульке боязно — прижался к Костику.
Отец вошёл в кабину, сел в мягкое пружинистое кресло. Костик стал у него за спиной. У отца тут, как в самолёте: приборы со стрелками, рычажки. Приборная доска того же серебристо-серого цвета, как шкаф-робот на ферме у мамы. И аптечка с красным крестом есть! И радиотелефон!
Незаметно для Костика комбайн двинулся по валку. Руки отца лежали на баранке, большие и сильные руки, и стоило им чуть шевельнуться, как комбайн подчинялся им — шёл быстрее или тише, мягче. Пыль клубилась за стеклом и не попадала в кабину. Ровно работали вентиляторы: меняли воздух, выгоняли жару.
По бокам кабины — два продолговатых тёмных окошка. Костик заглянул в одно, а отец тронул рычажок, и за стеклом вспыхнул свет. Оказывается, бункеры освещаются, и можно посмотреть, хорошо ли идёт зерно, чистое ли, много ли его — не пора выгружать?
Чем дальше, тем с большей натугой шёл комбайн. Отец придавил кнопку сигнала на баранке, комбайн подал голос, и через поле навстречу помчался грузовик — спешил и тоже сигналил: «Слышу, лечу!»
Грузовик подкатил под рукав, и в кузов толстой струёй полилось тяжёлое зерно — хлеб, убранный отцом.
Отец всегда намолачивал хлеба больше всех в колхозе, а теперь на новом комбайне — ещё больше.
Костик стоял за спиной отца, держал притихшего Жульку, а внизу были серая земля, жёлтая стерня, разлинованная почти белыми валками, и зелёные лесополосы, что защищают поля от знойных ветров.
Отец вёл огромную машину и добывал хлеб — так, наверное, бережно добывают золото. Грузовик подставляет кузов, и отец наполняет его хлебом: бери, вези на элеватор! А по дороге приближается другой грузовик — и его кузов отец наполнит хлебом!..
Отец вёл машину, добывал хлеб и посматривал на край неба над лесополосой. Там, едва заметные, обозначились сизые тонкие тучки.
— Дует с моря, нанесёт их неладных, — сердится отец.
В разное время по-разному относится отец к дождям. Когда зацветают сады, он — против дождей. Когда заканчивается сев, он — за дожди. Когда начинается жатва — снова против дождей. Теперь суховея нечего бояться — хлеб созрел, а дождя боится — помешает жатве.
Под сизыми тучками видны тонкие нарядные пряди. Отца они злят:
— Где-то уж поливают! Чтоб они попересыхали!
Костик тоже начинает злиться на дальний дождь — в эту пору он хлеборобам ни к чему!
Между тем отец бросил взгляд на часы, снял с рычага радиотелефона трубку и сказал в неё:
— «Сокол-1»! «Сокол-1»! Отвечайте… Я — «Сокол-6»! Я — «Сокол-6»!
В трубке затрещало, и высокий голос отозвался:
— Я — «Сокол-2»!.. «Сокол-1» уехал на элеватор!.. Что вам нужно?
— Спасибо! — ответил отец. — Мне нужен только «Сокол-1»!
Отец положил трубку и объяснил Костику:
— Председатель на элеваторе. Со мной говорил диспетчер колхоза… Ты вот что сделай: иди в станицу, где клуб строится, найди нашего Сашу и попроси его поговорить с председателем, как только тот появится в правлении. А я тут по радиотелефону постараюсь переговорить. Так будет надежней… Ты справишься?
— Справлюсь, — заверил Костик.
«Колос» поравнялся с тем местом, где была «столовая» — она уже укатила. Штурвальные ждали комбайнов. Отец затормозил, Костик с Жулькой сошёл на стерню.
4
В станицу возвращались другим путём, чтоб побыстрее попасть на центральную площадь, где правление колхоза, где среди деревьев парка строится клуб. Пошли вдоль лесополосы, по блестящей, хорошо наезженной колее, а потом волнистым скатом. Внизу — глубокое русло Убегая, а дальше, на возвышении, — окраинные дома станицы.
Жулька держался впереди. Опустив голову, он семенил по траве, иногда пропадал в гуще — лишь хвост ходил ходуном, сбивая высохшие головки цветов.