Парфетки и мовешки
Шрифт:
— Как ты смеешь так говорить! — напустилась на нее Арбатова.
— А вот хочу и говорю! Ступай, жалуйся кому хочешь, хоть своей подруге Стружке, — дразнила ее Замайко.
— Не смей так говорить!.. — выкрикнула Арбатова, уже готовая расплакаться. Ее дразнили «подругой» Стружки после того, как та пощадила ее длинные, до колен, на удивление толстые косы.
— Тише вы, чего кричите? Услышат вас мадемуазели, — останавливали ссорящихся.
Но шум за дверью не ускользнул от пепиньерок, и кто-то из них окликнул:
— Кто там, седьмушки? Входите!
Шепот за дверями усилился —
И вдруг в класс влетела оторопевшая Ганя Савченко, которую неожиданно вытолкнули вперед скопившиеся в дверях девочки. Но она быстро нашлась и низко присела в реверансе перед удивленными ее стремительным появлением пепиньерками.
В эту минуту остальные девочки уже тоже входили в класс.
— Ну, идите, идите, — ободряли их старшие.
— Как твоя фамилия?
— Савченко.
— Медам, чья ученица Савченко?
— Моя, — откликнулась m-lle Скворцова, — еще Завадская мне назначена и Тишевская. Ну, подходите сюда.
Названные девочки робко приблизились к своей пепиньерке. Других новеньких тоже разобрали; около каждой пепиньерки уже стояло по три-четыре седьмушки.
Молоденькие учительницы не упустили случая сказать своим ученицам маленькое «слово», сводившееся к тому, что дети должны хорошо учиться на радость своим родным и для собственной пользы.
Красные и взволнованные девочки плохо понимали простые слова своих «серых мадемуазелей» и мечтали как можно скорее вырваться из пепиньерского класса. Но это было далеко не так просто. На первых порах пепиньерки всегда рьяно принимались за возложенные на них обязанности и строго взыскивали с маленьких учениц. Позднее они уже не так добросовестно относились к делу и лишь поверхностно проверяли заданные детям уроки. Девочки быстро осваивались и не докучали «мадемуазелям» излишним прилежанием. Но все это обыкновенно бывало «потом», а в начале учебного года все были очень требовательны к малявкам.
— Ты, Завадская, совсем молитвы не знаешь! Иди в класс и не возвращайся до тех пор, пока без единой ошибки не будешь отвечать.
— Да я, мадемуазель…
— Иди и учи, а оправдываться после будешь, — оборвала ее Скворцова.
— Отвечай ты теперь, — обратилась она к Гане.
Та стала отвечать — торопливо, каким-то не своим голосом.
«Вот ошибусь, и меня тоже, как Завадскую, в класс прогонит; вот Исайка смеяться будет, да и другие из “старых” тоже», — думала Ганя, в то время как слова с детства хорошо заученной молитвы казались ей совсем чужими и незнакомыми, а сама m-lle Скворцова — такой серьезной, холодной и неприступной.
— Ужасно тихо ты говоришь. Что у тебя, горло, что ли, болит? — спросила Скворцова, и в ее голосе послышалось неудовольствие.
— Нет, не болит, ничего не болит, — поражаясь собственному страху, торопливо ответила Ганя. «Сейчас, верно, прогонит…» — тоскливо подумала она.
— Объясни задачу, — строго сказала пепиньерка.
Но цифры, точно смеясь над Ганей, прыгают перед ее глазами, и так легко решенная задача кажется теперь совсем непонятной.
«И как я ее решила?» — удивляется она.
— Сама решила задачу? — спросила Скворцова.
— Сама, мадемуазель.
— Так отчего же ты путаешься и не можешь ее объяснить?
— У меня, мадемуазель, слов не хватает, — сконфуженно созналась девочка.
— Вздор, при чем тут слова? Списала с чужой тетради, вот и все, потому и слов не хватает, — тоном, не допускающим возражений, отрезала пепиньерка.
— Я не списывала, — гордо поднимая голову и глядя в глаза Скворцовой, спокойно возразила Ганя. Ее охватило хорошо знакомое ей волнение от задетого обидой самолюбия, когда исчезает страх, теряется самообладание и девочка поддается своей вспыльчивости и упрямству.
По счастью, Скворцова не заметила ни загоревшихся глаз Гани, ни тона обиды в ее последних словах. Если бы пепиньерка была более внимательной, то поняла бы, что имеет дело с незаурядным и в высшей степени самолюбивым ребенком.
— Пойди, сядь и хорошенько подумай о задаче. Раз ты сама ее решила, то и слова должны найтись, — холодно сказала она, указывая Савченко на стул у стены.
Ганя с удовольствием взобралась на него и с любопытством принялась разглядывать все, что происходило вокруг.
Вот Лида Арбатова отвечает молитву и каждый раз запинается на одном и том же месте.
Ее пепиньерка, m-lle Дудкина, сидит, подперев виски ладонями; на ее лице написана покорность судьбе, пославшей ей столь тяжкое испытание. Дудкина старается говорить холодно и спокойно, но сквозь ее напускную сдержанность уже пробивается невольное раздражение.
«Вот попалась-то я, видно, сам Бог наказал — выбрала себе Арбатову. Ну, думала, сестра ее чуть не первой идет, с золотой медалью кончит, так и эта будет хорошей ученицей. Вот ведь хотела ее Скворцова в ученицы взять, так нет, сама ее себе выхлопотала, даже со Скворцовой из-за нее поругалась, а теперь вот и радуйся — прямо видать, что эта Арбатова идиотка! Вот досада, что я ее от другой отбила», — раздраженно упрекает себя Дудкина, в то время как Арбатова уже в седьмой раз спотыкается на том же самом месте.
— Вот же тупица, — вырвалось у Дудкиной.
Глаза Лиды Арбатовой быстро-быстро замигали, она вдруг всхлипнула и полезла в карман за платком.
— Сколько будет пятью шесть, — услышала Ганя вопрос, обращенный к Тишевской.
— Тридцать шесть, мадемуазель, — слышится робкий голос Жени Тишевской, и ее хорошенькое, нежное личико покрывается ярким румянцем.
— Идиотка, — срывается сердитый возглас, — пятью шесть будет тридцать, повтори это тридцать раз!
— Пятью шесть тридцать… Пя-ятью-ю ш-е-е-есть три-и-идцать, пя-я-а-а… — девочка неожиданно расплакалась, ее нервы не выдержали слишком долгого напряжения.
— Ну вот, этого только не хватало, ах, какая ты плакса! Сядь, посиди и про себя повтори; тебе еще двадцать восемь раз осталось просчитать, сколько будет пятью шесть.
Тишевская покорно уселась рядом с Савченко.
«А ведь к концу вечера нас здесь много будет сидеть, пожалуй, и стульев не хватит», — неожиданно мелькнула у Гани мысль, от которой ей вдруг стало очень весело.
И все вокруг словно изменилось. Лица пепиньерок уже не казались девочке такими строгими, как в первые минуты, и класс не подавлял ее своими размерами.