Пархоменко(Роман)
Шрифт:
Секретарь, длинноголовый, с толстой верхней губой и красивыми синими глазами, читал приказ о расформировании 3-й бригады. Прочтя, он подал приказ Ворошилову. Ворошилов взял приказ, перечитал еще раз внимательно, обмакнул перо в чернильницу, поднес перо к приказу, задумался над ним. Медленно, одна за другой, на приказ скользнули две фиолетовые капли. Ворошилов все в той же позе, чуть вытянув вперед голову и полузакрыв глаза, думал. Наконец, он снова взял перо, обмакнул его, поднес к приказу и, опустив перо, спросил, пристально глядя в лицо Пархоменко:
— Товарищ Пархоменко, как революционер, как опытный пролетарский
Пархоменко помолчал, как бы в уме строя и двигая в бой 3-ю бригаду, наблюдая за боем. Затем он проговорил:
— Будут использованы.
— А ваше мнение, товарищ Моисеев? — спросил Ворошилов нового комбрига-3, худощавого, седого и длинного человека. — Сможете использовать?
— Смогу.
Тогда Ворошилов стукнул кулаком по столу, и перо, как бы обрадовавшись, подпрыгнуло и скатилось на пол.
— Ваше мнение, товарищ Буденный?
— Попробуем в последний раз. Не будем разоружать, — сказал Буденный.
— Не будем! Пошли.
Вышли. Красноармейцы бригады, сутулясь, тяжело дыша, сухими глазами смотрели на ту сторону речки, на мельницы. Ворошилов стал на машину и проговорил:
— Что это у вас за привычка? Вы уже один раз были изменниками родины и успели уже забыть, как мы простили вас на Черноморском побережье. Теперь у границ Польши вы еще раз пытались изменить Советской власти. Но все равно — так или иначе — Советская власть непобедима. Советская власть еще раз прощает вас, надеясь, что вы все-таки исправитесь. Ведь по крови-то, по рабочему поту вы братья трудящихся.
Вышел седоусый, с высокой, крепкой грудью казак. Низко поклонившись, он выпрямился, откинул назад корпус и, глядя на солнце, сказал:
— От имени полка командира Гайворона говорю: красные кавалеристы дают клятву, что не знали про измену… Позор, конечно, пал на Дон! Два раза изменили, сволочи! К панам ушли!.. Просим молодому, отличившемуся в боях с белыми казаку третьей бригады дать слово.
Вышел казак, высокий, едва ли не выше Пархоменко. Лицо у него все было в слезах. Он протянул руки к сложенному оружию и сказал:
— Клянемся командованию Конармии, клянемся товарищу Ленину, клянемся всему русскому народу и тихому Дону, что как дадут нам обратно то оружие, — из рук не выпустим. А если умрем в бою, просим похоронить нас с тем оружием! А если враг подойдет к нашей могиле, клянемся, — из могилы встанем и будем биться!.. И еще клянемся, что, кроме других злодеев, которые хотят заковать в буржуазные цепи рабоче-крестьянскую Россию, уничтожим и тех четыреста мерзавцев, которые запятнали позором знамя нашей красной третьей дивизии!..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Шифровка, с которой был пойман капитан Дмитрий Цветков, послана была Быкову от Штрауба.
Штрауб по-прежнему писал статьи в анархистской газете, и по-прежнему эти статьи охотно печатали. Авторитет его, как теоретика анархизма, поднимался, но Штрауб считал это совершенно второстепенным и вздорным делом. Он чувствовал, что международная обстановка у Антанты усложняется, и сведущие люди ей нужны, и его скоро перебросят на какую-то другую, более важную деятельность. После того как Конармия сильно побила Махно под Павлоградом, и побила так, по пути, нельзя было придавать анархистскому движению большое значение
Так оно и случилось.
В тот день, когда ему особенно надоела неопрятность анархической жизни и внутренняя неопрятность Веры Николаевны, встречавшей его каждое утро напряженным и, как ей казалось, радостным возгласом: «Пусть царит веселье, когда кота нет и когда мыши пляшут!» — пришел посланец, а вскоре и другой. Первый, для вида, выспросил о прочности анархистского движения и, уходя, сказал, что со вторым все согласовано. Второй предложил Штраубу переехать немедленно в Житомир. Оба, между прочим, вручили ему жалованье за несколько месяцев, и оба — от разных разведок — новенькими бумажками, долларами. «В пору инфляции и падения денег во всей Европе получить полноценные доллары — это проявление порядочности не только со стороны контрразведок, но и со стороны офицеров, которые привезли деньги. В конце концов что им стоило прокутить их?..» — подумал, а затем и сказал вслух Штрауб.
— Порядочность? Прокутить? А не вернее ли предположение, что эти две европейские контрразведки влились в американскую? И эти два офицера передали деньги целиком не из-за порядочности, а оттого, что им велено следить друг за другом? И не боятся ли они еще, что за ними следит кто-то третий?
— Я не прочь, Верочка, пригласи меня контрразведка США. По общему мнению, доллар есть доллар. Ха-ха! — Говоря это, Штрауб крепко и любовно держал пакет с деньгами, и рука его вздрагивала от благодарности к тем людям, которые так щедро платят ему. И, кроме того, почему ему не восхититься собой? Платят, ищут, стало быть, нужен?..
— А не думаешь ты, — продолжала она небрежно, — что контрразведка США, платя полноценные доллары, потребует более действенных поступков, чем те, которыми ты щеголял доныне?
— «Щеголял»? Не хочешь ли ты сказать, что я плохо действую?
— А ты хочешь замолчать, что плохо действуешь?
И вдруг только сейчас он понял, что и о чем она говорила. И как говорила! Каким многозначительным и важным внутренне тоном! Откуда? Почему? Да как она смеет?.. Но, по мере того как росло в нем негодование против нее, рос и страх. Минут через двадцать этот страх охватил его всего, и он смятенно думал: «А что, если она состоит чьим-нибудь агентом? А что, если она третий, который следит за привезшими доллары? А что, если она агент США и именно ей я буду должен отныне давать отчеты?.. И ведь, признаться, я чертовски плохо вел свое дело… Положим, обстоятельства, но все равно чертовски плохо!»
Сразу же многое в ее поступках показалось подозрительным. И сразу же он почувствовал к ней почтение. И, странным образом, почтение к ней не уменьшалось от растущей подозрительности, а, наоборот, увеличивалось.
Подозрительным стало то, что Вера Николаевна все свои разговоры теперь сводила к чулкам, подвязкам, пеньюарам, миндальному тесту, а во сне видела, как ее зубная паста выдохлась, а щетку для ногтей унес конь!.. Проснувшись ночью, она торопливо зажигала свечу и смотрелась в зеркало. Затем она начинала перебирать подол вышитой своей шелковой юбки, лежащей на скамье, и говорила, что от самого скромного, но хорошо сшитого наряда наружность много выигрывает, в особенности если удачно обрисована талия. Ах, если б можно было надеть вуаль!