Пархоменко(Роман)
Шрифт:
— Это правильно, не признаем, — отозвался кто-то с конца вагона, переворачиваясь на соломе.
Тринадцатого августа поезд пришел в Москву. Когда Пархоменко явился в бюро снабжения СКВО — в эти шесть комнат, расположенных на трех этажах с железными и стертыми лестницами, ему подали копии телеграмм Военного совета. В телеграммах говорилось, что Царицын объявлен на осадном положении, что фронт приближается к городу, что войска отходят с боем и что городу грозит прямая опасность.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Пархоменко не было времени осматривать
Когда Пархоменко спросил, какие грузы не получены и какие не отправлены, бюро снабжения ответило ему почти в один голос:
— Все, что получено, отправлено, а больше не дают.
— Почему?
— Говорят, что по норме отпущено.
— По норме чего?
— По норме фронта.
— А какая же норма может существовать для фронта, который спасает страну?
Заведующий бюро, рыхлый человек с тоненьким носом, опасливо посмотрел на команду, которая расположилась прямо на полу. Заведующий боялся тифа. Он с неудовольствием пожал плечами и сказал:
— Вот вы их и убедите, товарищ Пархоменко.
Пархоменко, просматривавший бумаги бюро, вдруг спросил с удивлением:
— А с чего это вы велели выгрузить вагоны и отказались от состава?
— Состав был загружен наполовину. Дорога не имела права отправлять его, и он все равно бы числился у нас зря на балансе.
— Зря? А почему вы не добились, чтобы загрузили вторую половину состава?
— Это было бы не по нашей норме.
— Вы, я вижу, большой знаток нормы?
Заведующий не без гордости сказал:
— А как же? Мы, штабные, иногда смотрим односторонне…
— Так вот, чтобы не быть односторонним, вы с этой минуты не штабной. Вы уволены.
— Меня назначило СКВО.
— Его уже нет. Вот посмотрите на мой мандат и убирайтесь поскорее…
Когда заведующий ушел, Пархоменко сказал Максимову, старому железнодорожнику, которого он привез с собой в команде, чтобы тот принимался за дела бюро, а сам он пошел в Центральное управление снабжения, которое находилось тогда на Сретенском бульваре в доме № 6. Письмо Сталина было передано еще утром в секретариат Ленина в Кремле.
Все Центральное управление было наполнено ругающимися, кричащими и толкающимися людьми, сквозь толпы которых пробивались курьеры, высоко держа над головой листы бумаги. И комната человека, заведовавшего снабжением СКВО и вообще всего юга, была также заполнена людьми. Только благодаря своему высокому росту мог рассмотреть Пархоменко желтый дубовый стол и сверкание стекол пенсне заведующего. Пархоменко громко попросил пропустить его, и не успел он закончить фразу, как заведующий вскочил и сам кинулся раздвигать толпу. Это был тот самый Быков, который приезжал в Царицын с особой комиссией из Москвы. Теперь, казалось, он забыл все обиды, нанесенные ему Пархоменко, и закричал с крайне любезным видом:
— Пожалуйте! Проходите! — И он сказал всей толпе: — Сегодня приема не будет. Видите, особоуполномоченный от товарища Сталина приехал. Прошу очистить помещение. Закрытое тайное совещание!
Толпа вышла. Он усадил Пархоменко рядом с собой, положив ему руки на колени, и, мягко и ласково глядя в глаза, спросил:
— Как доехали, товарищ особоуполномоченный?
— Откуда вам известно, что я особоуполномоченный?
— А телеграф на что? Мы вас уже сколько дней ждем.
Он протер пенсне кусочком замши, достал серую папку и стал перелистывать бумаги:
— Ну-с, изволите смотреть, что нами проделано и что нам предстоит сделать. Отправлено наравне с чехословацким фронтом…
— Это не общая сводка, а отправлено наравне только в один день! В один день, для отчета, вы можете отправить и наравне с чехословацким фронтом, а вот каждый день сколько вы отправляете? Вот эту сводку дайте мне!
— Общая сводка составляется, — сказал благожелательно и даже нежно Быков.
— Вот и покажите мне эту общую сводку.
— Завтра покажем.
— А почему вы согласились с этим дураком на отгрузку половины состава, когда надо было погрузить другую половину?
— Нормы.
— А кто их составлял, эти нормы?
— Раз вы мне не верите, обратитесь в более высокую инстанцию, — сказал Быков серьезно и с самым полным достоинством, сбрасывая пенсне в верхний карман френча.
Быков за последние недели сильно изменился. Ирония, которой в начале его деятельности в Красной Армии, казалось, было пропитано даже пенсне, теперь значительно уменьшилась. По всему ходу событий он понимал, что предстоит долгое, опасное и тяжелое состязание с тем новым строем, который пришел. Он давно уже решил состязаться с этим строем, но только теперь, как казалось ему, нашел наиболее удачные способы этого состязания. Когда два дня тому назад он получил телеграмму от Веры Николаевны, что арестован опять Овцев, он по тексту телеграммы понял, что генералу теперь не вывернуться. И тогда Быков послал ответную телеграмму, по которой Вера должна была понять, что он, Быков, не возражает против перехода ею фронта для встречи со Штраубом. Это решение причинило ему большую боль, с особенным злорадством в душе он слушал свой вежливый и сдержанный голос, отвечавший Пархоменко. «Так вам и надо, — думал он, — так вам и надо за все мои страдания».
Выйдя из управления снабжения, Пархоменко долго стоял и смотрел на бульвар. На бульваре играло несколько детей. Они пускали «змея»; он, как всегда, застрял в проводах, и ребята, став на решетку бульвара, тянули его за рогожный хвост. Было больно и очень горько глядеть на этих детей. Пархоменко вспоминал ласковый голос человека в пенсне, и он понимал, что в этом человеке лжет каждое его движение и в то же время ложь эта почти неуловима. Неуловима! И за каждую букву этой длинной лжи приходится расплачиваться, быть может, жизнью одного вот такого веселого ребенка, пускающего «змея».