Пари с будущим
Шрифт:
По ту сторону стены
Я блуждал по лабиринтам коридоров Чертова сарая. Мне необходимо было что-то отыскать, но я лишь плыл в полутьме, потерявший самого себя.
«Что, если извлечь его сейчас?» — женский голос.
«Вспомни, что получилось со мной. Нет, это исключено. Связь ослаблена до минимума и грозит разрывом. Девяносто девять шансов против одного, что он еще и потеряется в переплетениях вероятностей, — мужской. — Следи за состоянием, работаю».
«Я тебе уже
«Да. Много раз. Не отвлекайся».
Сквозь эти голоса в духоту склепа прорывался стеклянно-металлический лязг, раздражающий писк, переходящий из ровного свиста в отрывистые сигналы, короткие фразы незнакомых голосов.
Я брел по коридорам с черными обгорелыми стенами и грязными потеками на остатках оконных стекол, я брел по усыпанному штукатуркой полу… Я брел…
— Давление снова падает!
— Да, это потому что опять кровотечение. Ненавижу четвертую группу! Ненавижу! Еще ни разу не было без сюрпризов с четвертой!
— Сколько уже влили?
— Пятый контейнер пошел. И понадобится еще.
— Ставь сто сорок тыщ «контрикала».
— Трех часов не прошло с предыдущего.
— Выбирать не приходится. Давай, пока кровь везут. Скоро подъедет Александр Михалыч…
— Черт, все вены черные!
— Руки у вас кривые, вот и вены черные. Вводи через катетер.
Слова, которые я слышал, оформлялись у меня в облачка неведомых букв, собиравшихся в тучки слов и проливавшихся мне на голову болью, удушьем и дурнотой. Меня тошнило. Хотелось, чтобы они все заткнулись и перестали насылать на меня эти тучи.
Тихо похрустывала штукатурка, тикали часы, а бабушкин барометр, возникавший во всех углах усадьбы, упрямо предвещал бурю.
«Этого паскуду-ятту ищут, Савитри?»
«Уже почти нашли, но устранить его физически, как прошлого, увы, не удастся. Он поймал момент, когда Агни качнул весы»… — прошептал женский голос.
«Как же меня бесит эпоха, в которую добрые дела наказуемы! Как же она меня бесит, Савитри! Вот вычеркнуть бы ее из истории! В темпоральную петлю ее — и забыть! Они зовут ее эпохой Кали, представляешь?! Они зовут ее эпохой Кали! Они даже не представляют, что несут!»
«Шива»…
«Да?»
«А если нам просто вернуться к исходной? Там, где маркер»…
«Диско-болл?»
«Ну да»…
«Хм… Это было бы выходом, если бы конфликт не зародился раньше».
«Да, я не поймала их первое столкновение».
«Мы не можем вмешаться в уже начатый процесс. Если бы ты не затерла прошлый маркер, что на набережной»…
Женщина вздохнула:
«Да, ужасный промах. Я переориентировала его для повышения точности, но эта проклятая вариативность»…
«Теперь не о чем сожалеть, Савитри. Как там его состояние?»
«Критический пик. У тела-носителя тромбоцитопения или близко к тому».
«Работаем,
Я видел то, что видят эти двое. Странные, множащиеся микросхемы, молекулярные скопления — затем рывком выход в черный вакуум, мириады звезд, стремительное перемещение — затем черная дыра, переход… микросхемы, молекулярные цепи… Еще сильнее кружилась голова и мутило.
Пить! Господи, как же хочется пить! Воспаленные стены Чертова сарая напоминают мне пустыню Тар. Я увяз в штукатурке, и она, точно солончаковый нанос, затянула меня по пояс. Я не мог пошевелиться. Больно-то как, господи!
Кто-то стонет. Это я?
— Кровь привезли!
В окно влетает крылатая тень и, набрасываясь на меня, остервенело рвет крючковатым клювом правый бок. Мне бы закричать, но нет сил, и только воздух с шипением покидает грудь, опаляя сухую гортань.
— Александра Михалыча зовите. Давление снова падает.
— Кровотечения нет.
— А давление падает…
Кто-то там все время что-то кричит… кто-то стонет… Это мучительно! Замолчите уже, дайте мне спокойно уйти!
«Шива, началось расслоение!»
«Вижу. Надевай манипуляторы!»
«Ты пойдешь? А если…»
«Савитри, никаких «если». Поняла меня? Молодец. И держи виман в этой зоне, максимальное отклонение — десять градусов!»
Штукатурка сыплется и сыплется с потолка, погребая меня. Вдруг все сводит спазмом невыносимой боли.
— Это агония! Александр Михалыч! Скорее!
— Двадцать один тридцать три! Быстро запишите! — громкий и повелительный мужской голос. — Да хоть на нем пишите! Вика, «мезатон». Миллилитр, в мышцу, и быстро!
Что-то тяжелое сдавило грудь. Отпустило. Снова сдавило. Отпустило. Спазм. Ощущаю, как дергается мое тело. Да-да, мое тело под насыпью штукатурки в Чертовом сарае… Спазм. Бух-бух… Бух-бух… Чьи-то руки, давившие на грудную клетку, наконец отпускают меня. Бу-бух-бубубух… бу-бух-бубубух…
— Завелось?
— Вика, этот катетер введи под ключицу. Ну что я вас — учить тут всех должен?!
— Хорошо, Александр Михалыч!
— Двадцать один тридцать восемь. Отметь и это!
Голоса уплывают. Я парю среди ослепительно-белого сияния. Как хорошо! Наконец-то я там, где должен быть — наконец-то я дома…
Темнота.
Небытие без времени и содержания.
И снова свет — желтый, теплый, игривый. Он приходит в облике конопатого мальчика Игошки, с которым мы в детстве валяли дурака с кострами и шифером. Я понял: солнце — это Игошка.
— Ну и наплясались мы с тобой вчера! — слышится веселый и знакомый мужской голос. — Думал — Махмудом Эсамбаевым стану. Чародеем танца. Дал ты нам жару…
Мысли все еще перепутаны между собой, как лучи Игошки… то есть, тьфу, как волосы солнца… Пить, как же хочется пить!