Пари с морским дьяволом
Шрифт:
В этот момент корпус корабля перекосило. Одна его часть осела ниже другой. На глазах Илюшина левая шлюпбалка с пронзительным визгом начала сгибаться.
Те, кто уже был в шлюпке, полезли обратно.
– Вторую! – донесся до Илюшина крик капитана. – Готовим вторую!
Макар на секунду закрыл глаза. Даже если Будаев не вернется, им не выбраться на эти скалы. Волны разбивались о них вдребезги, как стеклянные, и мириады осколков рушились вниз, чтобы снова слиться в единую армию волн. Вечный штурм, обреченный на вечное поражение. Их разнесет в щепки,
У Илюшина мелькнула мысль: как, интересно, Маша воспринимает происходящее? С ее склонностью из любого пустяка делать катаклизм? Должно быть, в ее представлении сейчас происходит катастрофа мирового масштаба, борьба добра и зла, приближающаяся к грандиозному финалу…
Маша, безуспешно пытавшаяся поднять Илюшина, в эту минуту думала одно: «Утонем нахрен. Утонем нахрен. УТОНЕМ ЖЕ НАХРЕН!» И где-то на заднем плане сквозило сожаление о том, что бабушка с дедушкой никогда в жизни не будут таскать осиротевшего Костю в музыкалку, хотя у него слух и природное чувство ритма.
«Одиссей» вновь начал приближаться, и Макара осенило:
– Серега, где пистолет?!
Бабкин непонимающе замотал головой.
– Ты забрал у Киры пистолет! Где он?!
Илюшин хотел объяснить, что он задумал, как вдруг Маша выпустила его и села, уронив руки. Она стала похожа на суслика. От этого Илюшин вмиг очнулся, потому что должно было случиться что-то невероятное, чтобы посреди всего этого безумия Маша перестала помогать ему и превратилась в грызуна семейства беличьих.
Бабкин, кажется, решил, что жена ранена. За ними хрустели и лопались доски корабля, их предсмертные крики отдаленно напоминали выстрелы. Он схватил ее за плечи, затряс, лицо его побелело.
– Где? – орал он. – Покажи – где?
Маша показала, но только не на себя. Она вытянула руку вперед, как сомнамбула, и ткнула пальцем в то, что в первую секунду показалось Макару двумя здоровенными рыбинами.
А потом волна, хозяйничавшая на палубе, вынесла прямо на них две ласты с порванными проушинами, соединенные какой-то прищепкой.
– Они тебе не помогут! – заорал Сергей. – Брось!
Маша отчаянно затрясла головой. Она быстро наклонилась и схватила ласты, как будто не было ничего важнее, чем эти два куска резины. Она посмотрела на них, потом на капитана, боровшегося со второй шлюпкой, у которой сорвало крепления. Губы ее быстро зашевелились.
«Это не Муромцев!»
Бабкин выхватил у нее ласты. Маша взглянула на него с отчаянием и крикнула снова, так что Илюшин не прочитал по губам, а услышал:
– Это не Муромцев!
Маша отлично помнила, как стыдливо отводила взгляд от капитана, идущего купаться в одних плавках. От дурацкой неловкости она тогда уставилась на его ступни – огромные волосатые лапы размера сорок пятого, а то и сорок шестого.
Ласты в руках Сергея были меньше как минимум на три размера.
– Это не Муромцев, – в третий раз повторила она. – Невозможно! Мы ошиблись!
– Почему? – крикнул Илюшин. Он не желал признавать, что рисунок калейдоскопа, сложившийся так легко
– Он бы в эти калоши не влез! – проорал в ответ Бабкин.
Илюшин бросил взгляд на ласты – и понял. Они были бы малы даже ему.
– А другие? – с отчаяньем крикнул он. Не может быть, чтобы он так промахнулся!
– Нет! Другие – не рваные!
Мысли о спасении собственных жизней на короткий миг отступили перед открытием, что они обвинили капитана зря. Муромцев не мог надеть эти ласты! Значит, это не он был на «Одиссее»! Не он – убийца!
Но тогда – кто?
Все трое уставились на того, кто помогал капитану спустить на воду вторую шлюпку. Они вспомнили об одном и том же.
Как быстро и тихо двигается этот человек при необходимости.
Как он невероятно вынослив и силен.
Как легко он справился с Владимиром Руденко.
Как пылко он любит этот корабль.
Маша на секунду зажмурилась. «Все у него было старое, кроме глаз, – вспомнила она, – а глаза были цветом похожи на море: веселые глаза человека, который никогда не сдается».
«Они так смотрели на меня, как будто все понимали.
Ничего вы не понимаете, ребятки. Может, вон тот, сероглазый найденыш, еще мог бы что-то дотумкать. А рыжая и медведь – не. Никак.
Это ведь про меня история, которую Козулин рассказывал. Моряк, заключивший пари с морским дьяволом, – это я сам. Слишком поздно это понял. Если бы раньше, может, все сложилось бы иначе.
Когда Муромцев первый раз заговорил о том, что «Мечта» не окупает себя, я как-то особо не задумался. Расходы по такому кораблю большие, что правда, то правда. Но ведь туристы у нас всегда бывали. В сезон, конечно. Зимой-то мало кому интересно так развлекаться.
Но когда это случилось второй раз… Не то чтобы я насторожился. Если тебя игла кольнула в сердце, ты не насторожишься, нет. Это как-то по-другому называется.
Я залез в нашу бухгалтерию – и схватился за голову. Мы шли ко дну, братцы. Так бывает: снаружи солнечно, паруса гудят на ветру, а на самом-то деле ты уже глубоко под водой, и наверх тебе не выплыть.
Попробовали мы поднять стоимость поездок – сразу отсеялась половина гостей. Поискали, кто подаст бедным морякам на возрождение старинного судоходства, – желающих не нашлось. Наша «Мечта» – обманка. Не настоящая бригантина. «Не ау-тен-тич-ная». Во как мне сказали в одном фонде, куда я приперся клянчить деньжат.
Чтоб у вас кишки сгнили, сухопутные шлюхи, хотел сказать я, глядя на их притворно огорченные морды. Что вы понимаете в настоящем! Распирающее тебя откуда-то из живота счастье, когда идешь под парусом, и ветер поет, и душа поет следом за ветром – оно что, бывает поддельное? А когда чайки кричат и срут на тебя сверху жидким, а ты все равно хохочешь, как дурак, от радости – это что, тоже подделка? Как это назвать, а, казенные вы рыла?!
Ничего такого я им не сказал. Ушел и стал думать.