Парик моего отца
Шрифт:
Всю ночь он парил в шести футах над кроватью и плакал, и до списка мы так и не добрались.
К завтраку я уже знала, что хочу ему сказать. Я хотела сказать: «Делаешь вид, будто сам про это не думаешь, сукин ты сын, будто тебе не хочется согреть свои холодные руки в моем теплом паху. А насчет твоего последнего деяния перед смертью я вообще молчу».
— Я отпустил хлеб свой по водам [1] , — сказал он.
Моя мать позвонила сообщить, что меня нет на работе.
1
Перефразированная
— Ты не на работе, — сказала она. — У тебя все в порядке?
— Сегодня суббота, — сказала я. — А как ты?
— Замечательно, — ответила она, потому что мы обе врем одинаково. — Какие новости?
— Да в общем никаких, — ответила я (на кухне у меня ангел, тостер ломает), — а у тебя?
— Да здесь ничего нового. (Твой отец умирает, как, впрочем, и все мы).
И мы повесили трубки.
Стивен смотрел телевизор. Сидел на диване и смеялся. Когда начался прогноз погоды, он глянул на вид Земли со спутника и заявил: «Опять все наврали! Ха-ха-ха». Он рассказал мне про одного своего знакомого ангела, который покончил с собой тремя разными способами сразу. Когда смерть наступила, она была столь насильственной, что этот ангел до сих пор рассыпается в прах и, вместо того чтобы ходить, проливается дождем.
А один парень, сказал Стивен, умер, слушая, как в соседней комнате милуются любовники. Довольно приятная, на его взгляд, кончина.
— Он специализируется по звукам поцелуев и их цвету.
— Надо же, — сказала я, думая о красном.
И так мы просидели весь день, вырывая друг у друга пульт, и каждый надеялся дождаться, что другому станет невмоготу. От новостей он плакал, а иногда заливался беспричинным смехом. Я точно так же среагировала на «Домик в прериях». Стивен довел меня до ручки тем, что указал на одного актера:
— Я его знаю. Цианистый калий. Шестьдесят четвертый год. Хороший парень. Специализируется на матерях гомосексуалистов и обуви.
Потом началась программа, которую делаю я. Она называется «Рулетка Любви». Я сказала:
— Ты небось сроду ничего кошмарнее не видел?
А Стивен отозвался:
— Это о Любви, да?
И я ушла на работу — заставлять людей временно возлюбить друг друга.
В следующие выходные я повела его в город. Надеялась, в толпе попадется кто-то, кому он нужнее, и подцепит его своим горем, как крючком.
Чтобы провести Стивена через всю боль между Главпочтамтом и мостом О’Коннела, мне пришлось держать его за руку. Перед «Клериз» он встал на колени и, как ребенок, зачерпнул с мостовой пригоршню пыли. Тогда я завела его внутрь, аж в отдел электротоваров, и объяснила ему в подробностях насчет тостеров — авось подействует. Он так засиял, что я догадалась: по текучему времени и своему телу он тоскует еще сильнее, чем по телу своей жены.
Пока мы шли к реке, я в него влюбилась. Он спел мне «Песню канадских лодочников». Дождь не мочил его, ветер пролетал сквозь него беспрепятственно.
Мы смотрели вниз, на воду, и я сказала, что в принципе можно и попробовать. Если он захочет, я перестану гоняться
— Оказалось, мне мало было умереть. Неужели ты думаешь, что секс поможет?
— Ты совсем как тот мой, последний, с которым я встречалась, — сказала я. — Но он хотя бы делал над собой усилие.
Он начал петь.
Он все еще пел, когда в дом заявилась моя мать с какой-то едой в герметичной кастрюльке. Похоже, они поладили.
— Никто на свете так для меня не пел, — сказала она.
— Нравится? Забирай его, разрешаю, — сказала я.
— Спасибо за курицу, — сказала она. — Приятно видеть, что тебе еще не на все наплевать.
— Иди ты знаешь куда со своим сарказмом, — сказала я и оставила их вдвоем на кухне — беседовать о Боге.
Пошла в гостиную и включила телевизор, чтобы заглушить их разговор. Для застенчивой женщины моя мать на редкость громогласна. Она сказала: «Жаль мне нынешних молодых девушек, жизнь им во всем отказывает». Она сказала: «Какая досада, что она петь не умеет. Я всегда думала: голос — лучший дар на свете. Рядом с голосом все остальное — ничто». Я сделала телевизор погромче и начала биться головой о стену.
— Знаешь, что я думаю, — сказала она, когда я ее провожала до двери, — насчет твоих отношений с мужчинами?
— Да, — сказала я. — Ладно, мам, катись на фиг и оставь меня в покое.
В коридор вышел Стивен. Она обернулась к нему:
— Что я не так сделала? — спросила она. — В лето, когда я ждала эту барышню, я каждый день купалась в море — и под солнцем, и в дождь. И говорила Богу: пускай это будет моей молитвой за ребенка — кем бы он ни был, что бы из него ни выросло. А теперь, — сказала она, — теперь только поглядите на нее.
Той ночью я вытолкала Стивена из постели. Потом встала сходить в туалет и обнаружила, что он голый качается на душе — обвил шлангом шею и повис. Сказал, так ему лучше думается — но его куцые крылья слегка поникли. К утру он снова раздухарился. Объявил, что нашел, как минимум, половинку ответа. Не его это дело, сказал он, переживать.
Я позвонила матери и сказала ей, что мы не виноваты.
ЧТОБ БЫЛА КЛУБНИЧКА
— Не жалейте клубнички, — повторяет Фрэнк, режиссер «Рулетки Любви», ибо он думает, будто мы работаем в бардаке. Я отвечаю: — Спасибо, Фрэнк, но я лично работаю в солидной конторе.
Ладно. Это факт, что я работаю в «Рулетке Любви». Передайте пакетик для блевотины. Я работаю в «Рулетке Любви». Я верю в идею «Рулетки Любви» — в разумных пределах. По пьяни я начинаю оправдывать «Рулетку Любви», оправдывать то, что проделывают люди перед нашими камерами, и то, что мы их заставляем делать: все равно свободу воли никто не отменял.
Насчет свободы воли у Стивена свое мнение — но он ведь, подлюга, ангел.
«Рулетка Любви» — вся из себя розовая. «Рулетка Любви» — это хит. Хищный обаяшка-ведущий, липовые состязания, неподдельный секс, а уж смеху-то, смеху. Это гениальная и гнусная программа. Иногда она просто гнусная, но тут уж ничего не поделаешь — по пятницам мы обычно пьем.