Париж на три часа
Шрифт:
Верно подмечено! Мале и сам говорил о себе:
— Мы не последние римляне, за нами идут другие…
Генералу было уже за пятьдесят. Сухощавый и ладно собранный, Мале казался даже несколько изящен, как юноша. Уроженец гористой Юры, он был стремителен в поступках и порывист в жестах, но поступь имел плавную, почти неслышную. Крупные, как миндалины, вишневого оттенка глаза, седые волосы, сочный смех. Речь его звучала всегда гортанно и певуче.
Он любил жену и был любим женою.
Старики надзиратели, ветераны войн
— Наш орел! — говорили они восхищенно. — Конечно, разве генерал Мале усидит в этой клетке?
Да, было время, когда француз спрашивал француза:
— Скажи, что ты сделал для республики такого, чтобы быть повешенным в случае, если победит контрреволюция?
Мале еще юношей, в мундире «черного мушкетера», прославился в салонах Парижа насмешливым умом и порицанием монархии. «Эти Капеты!» — говорил он о Бурбонах, презрительно именуя королей по фамилии. Во время казни Людовика XVI он сидел в кабачке перед открытым окном — как раз напротив эшафота; когда же голова короля выкатилась из-под ножа в корзину, Мале поднял бокал с легким вином:
— Вот так славно соскочила! Ну-ка, выпьем… Под знаменами обновленной Франции он сражался за республику в армиях Моро и Пишегрю; дым бивуачных костров, голодная жизнь солдата, громкие победы на маршах — он сроднился с этим и не мыслил судьбы иной. Париж, когда он снова появился в нем, показался генералу уже не тем городом, каким представлялся все эти годы, проведенные в дозорах и битвах. Было что-то подозрительное в обжорстве и веселости жителей, а генерал Бонапарт, первый из трех консулов, сразу насторожил Мале своим непомерным властолюбием зарвавшегося упрямца. Правда, консулов пока было трое, но…
— Что задумался, Мале? — спросил его однажды Бонапарт.
— Три консула, — ответил Мале. — Наверное, совсем неплохое издание короля в трех аккуратных томиках. Но читать-то их все равно приходится с первого тома, с первой страницы.
Бонапарт шутливо потянул его за яркую мочку уха, в которой висела круглая оловянная сережка.
— Как тебе не стыдно, Мале, — упрекнул, он его дружелюбно. — Ты же знаешь, что я отпетый республиканец.
— Впрочем, — заключил Мале, — три томика настолько плоски, что со временем их можно переплести в один том потолще.
— Шутишь, Мале?
— Нет, я уже вижу, как этот «толстяк» будет называться.
— Ну! Как же?
— Цезарь…
Виктор Гюго был в ту пору еще мальчиком.
Но много позже он вспоминал об этом времени:
Веку было два года, Рим сменял уже Спарту. И шагал Наполеон вослед Бонапарту…— Я, — говорил Мале друзьям, — остаюсь верен идеалам республики и успокоюсь лишь в том случае, когда стану пить вино из черепа убитого мною деспота… Корсиканец ведет себя так, будто вся революция делалась ради его возвышения.
Мале уже распознал в молодом Бонапарте непомерное честолюбие
Встреча меж ними все-таки состоялась.
— Мне, — сказал консул, — привелось служить в артиллерии с капитаном Мале… не ваш ли брат? Но он убежденный роялист, а почему же вы решили остаться якобинцем?
Ответ Мале был таков, что из дивизионного генерала его разжаловали в бригадные. Бонапарт перевел его комендантом в Бордо, но это не образумило Мале: в 1802 году он выступил с протестом против обращения первого консула в пожизненного.
— Веселенькая капуцинада! — гремел Мале в гарнизоне. — Однако в ней недостает сущего пустяка: всего лишь миллиона французов, сложивших головы за уничтожение как раз того, что ничтожный корсиканец так блистательно восстанавливает…
Наполеон понял: вот он — враг, которого следует или запугать, или подкупить. Но угрозы оказались бессильны:
Мале смолоду не боялся «чихнуть в мешок» (так говорили тогда о смерти на эшафоте). Титулы и богатство его не прельщали — он оставался, не в пример другим, убежденным якобинцем. Скоро в Париже состоялось первое вручение знаков Почетного легиона; не был забыт и Мале, которого Бонапарт возвел в командоры ордена. Тогда же Мале созвал друзей на веселую пирушку и торжественно возвел своего повара в кавалеры Почетной ложки…
Наконец, Бонапарт превратился в императора Наполеона, но Мале отказался присягать императору!
Вся Франция дала ему присягу, но только не Мале…
Он проживал тогда в Ангулеме, и префект донес императору слова генерала, сказанные им в частном порядке:
— Нация французов потеряла достоинство. Несчастные трусы, они уподобились тем лягушкам, которые на своем загнивающем болоте все-таки выквакали себе короля…
Префект доносил, что в день коронации Наполеона только один дом в Ангулеме не был празднично иллюминован — это был дом генерала Мале, из окон его дома весь день звучали возмутительные якобинские песни. «Даю слово чести, — сообщал префект, — что генерал Мале, несмотря на внешнюю любезность, является одним из главных противников правительства…» Префект просил сослать мятежного генерала куда-нибудь подальше, а гарнизон Ангулема, зараженный якобинством, раскассировать по дальним гарнизонам… Мале оставался верен себе:
— Мне ли бояться чихнуть в мешок?
«Заговор предположений»
Сейчас, когда споры о Мале затянулись почти на два столетия (в эти споры были вовлечены лучшие писатели Франции и наши лучшие историки, включая Евгения Тарле), когда было сломано немало копий в дискуссиях, а истина не раскрылась, лишь искуснее засекретилась под патиною безжалостного времени, — мне, конечно, не внести в эти разногласия предельной ясности — я способен лишь следовать фактам…