Париж Paris Парыж
Шрифт:
Возникает у вас вопрос. Что за групповуха там такая? Сильно что-то уж у них запутано. Геи – сидоры – бляусек? Да не парами, а всей мужской туристской группой? Чересчур уж как-то это всё.
Но, честно скажем, Малёха в этот раз руки на коленку Бима не складывал: эта болезнь нежности к Биму проявилась позже – при пересечении Монголии в одном из последующих годков. О чём, может быть, когда-нибудь поведаю миру.
Ну, дак и что, спрашиваем продолжая: грех это – трём мужикам в одной койке спать?
Отвечаю: в России грех, а в Германии давно и полно голубых клубняков: записывайся, плати вход и шпаклюйся, и сосискайся с кем хочешь и чью хочешь. Можно вайфюрст, а можно и блэккотлет – без ограниченьев тут. А в Париже не грех… потому как этак дешевле выходит.
Про пацанов я про тех, кто на последние кровные за границу едут, а то тут половина других пацанов уже слюни пустила и думает, что я щас порнуху в подробностях распишу – деньги вон уж из кошельков достают, в очередь за книжкой встали, автор рядом с авторучкой – автографы писать, может, думают, и этому Эктову удастся «вставить на память»… – заместо получения автографа, вон там за стеллажом вон того книжного магазина… А в нем теперь только одна «Астрель» вместо замученной капитализмом многогранной и всеядной «Угадайкниги». Жесть! И типа – раз он такой ловкий шалунишка – значит уже прямо тут можно брать за рога и своё в чужое совать. А дома уж, когда отдохнут, для развлечения и завершения – сладок в сексе старикашка не только на бумаге, а больше в жизни – на страницы поттренчат так густо, будто бы на экран телевизора в Анфискином тренд-канале, и вытрут гнусный свой агрегатишко об цветной шмуцтитул.
Ага, дождётесь!
Речь ровно наоборот. Как раз, чтобы было наоборот, я сделал именно так, как 1/2Эктов обещал в какой-то главе. Разницу надо различать: Одно Второй Эктов и я – это две больших разницы. Тут он не соврал. Запомнил, падла, мою угрозу и страх: «с разными голыми Бимами не спать!» Я это хорошо помню.
Вот и устроился я рядом с балкончиком.
Вот и болтались всю ночь надо мной створка со стиркой (три «с» – повторяем ошибки 1/2Эктова).
– Тудысь-сюдысь! – это стирка, бельишко, носки на бечёвке. – Скрип-скрип, – это манускриптит деревянная рама над головой. Висит как разболтанная по старости гильотина. Вот-вот сорвётся с петель. Она не снилась мне долго, так как я, слава Христу, не знаю её детального устройства. Революционные ингредиенты первой французской революции! Надо бы их знать сынам революций отечественных. А не охота! А не буду!
Так я и спал под эту «романтическую музыку старых номеров» и «чарующий шелест ночных парижских такси». Но, тьфу на этом, а то запахло. Чем-чем. Хэмингуэевщиной, вот чем!
Тупо разбудил обычный трамвай или ещё более обычный троллейбус: это я уже забыл – что там у них внизу было; надо будет в Планету-Землю посмотреть.
Запомнил только машинёшку, улепленную сплошь зелёным – искусственным, конечно, газоном: живым-то оно было бы забавней; и с глазами она ещё была. Остановилась под самыми нашими окнами: мы на четвёртом этаже, почти под свесом кровли. Чёрт, забыл вверх посмотреть, а там, наверное, было не всё так банально, как у нас на родине: здесь профилёчки, жестяночки правильно загнуты, воронки все с завитушками, дырочками, зубчиками, ромашечками и то и сё, как полагается в их европейском модернизме. А присмотреться, глядишь, и надстроенная мансардёшка там, и наклонные окошки в ней, и флигелёк, и садик во дворе, и на крыше дамочка в одних трусиках. Валяется! В центре Парижа! Ей можно помахать цветочком, а она, возьми, да ответь! Хоть у неё те самые праздники, и на работу не пошла именно поэтому. Ну, не захотела и всё! Плювать! Эй, спускайся сюда!
Крассо-тыщща!
Тут что-то обвалилось за окном, а в коридоре раздались женские шаги.
Ба-бах! Всё вдруг окрасилось сепией. Флэшбэк! Ненавижу флэшбэки. Путают они всё кругом.
Растворилась дверь и, не стуча, ввалила уже будто бы виденная где-то мною женщина. Ополчились бабы мира и родные когда-то. Ведь, хочу доложить, брошенки ревнуют и после брошения. Ибо бросают их не в конкретную цель, а как бы на волю течения, и их частенько или прибивает назад, или они прицепляются к кому-либо специально неподалёку, как к непотопляемому дереву и ждут-не дождутся момента, когда ты сам проплывёшь мимо какашкой, и тогда тебе всё припомнят и скажут,
Отвлеклись, кажется… Сепия тут стала мигать и местами походить на правду… Радуга брызжет. Каждый охотник желает знать где сидит… Знаем-знаем, не надо тут нам втирать! …Горничная, уборщица, официантка? Что-что? Завтрак принесла в постель? Ух ты! Давай-ка его сюда! Кто тут был сервисом недоволен? Ах это был наш молодой друг Малёха! Принюхиваемся. Повеяло мюнихской рулькой. Не может быть: мы в Париже! Нос уточняет: фазан жареный. Глаз… неужто врёт: официантка. Ну, и нарядец! У цветах усё алых! Будто только что из Саратова. Без тележки.
Нет, не официантка. Или она? В постреннесансных романах всё всегда так неожиданно и некстати. Бабы вылетают откуда-то сбоку. Не стая фазаних, нет. Одна и как-то на «Ф». Что значит «фиолетово» ей всё. Во: с флейтой, млин! Что ж они такое творят! Саратовки! С Угадайки-тож. С флейтой! Чего ради творят? Куда флейту можно пристроить? Ладно, что не с арфой припёрлась!
Тут музыка: долгая, странная, басовая си бемоль. Что это? Ах это музыка нашей планеты за последние двести миллионов лет. Ладно, ладно, замах оценили. Автору зачёт. Режиссёру зачёт. Композитору двойка за плагиат.
4
– Ах, как глупо своёго дома не знать, – сказала голубушка Варвара Тимофеевна, а это была именно она – общезнакомая тёлка из XIX-го Таёжного Притона, флейта вынимаема из сумочки.
– Пришлось задирать подол у самой водосточной трубы, а говорили, что в Париже клозеты на каждом шагу. Хорошо – дождит, а то бы и не знаю, что со мной бы приключилось. Неудобно как-то сухие тротуары мочить. А я к Ксан Иванычу, – говорит, – где он? Как нет? – самое время! Я с гостинцами к нему. Должна я вам, кстати, сообщить на ваш вопрос, что ваш ненаглядный Ксан Иваныч вашу нумерную гостинку в Гугле нашёл. И позже ещё раз нашёл, – по приезду, так сказать, чтобы супружнице доложить своей ненаглядной certainty факты, так сказать. Нашёл и фотку – по вывеске, кстати, – и место вашей теперешной дислокации. Век-то номер двадцать один с Рождества Христова.
Порфирий что-то замолк, засуетился… Засомневался в технологических возможностях века и в правильной дате начала исчисления. Всё это мутно и каждый король норовит по своему считать… чтобы наколоть соседа. А-а-а, забыл, это не самое главное, а подспудно. Главное: он же голый вниз от пояса. Прикрываться одеялком стал. Всей маскарадной прелести и новизны ситуации не понял. Тоже мне герой – любовник. Могли бы вдвоём этой Варваре Тимофеевне… Как давеча в Угадае этой… ну-у-у… Стоп-стопарики!
– Голубушка, Варвара Тимофеевна, – вместо предложения ночной луны, звёзд, как дыр в занавеске рая, и вместо горячего сердца двадцать первого века стал оправдываться я.
А ведь я – не в пример уважаемому Вами Ксан Иванычу – не только хотэль в Гугле нашёл, а ещё проехался на невидимом автомобиле и катался по городу, рассматривая фасады, до тех пор, пока не стукнулся головой об виртуальную ветку и в заблудившееся положение не встрял. А там и Гугл издох: виртуалил-то я с места службы, а на службе для каждого назначен трафик, все уже привыкли и стали в него вписываться без проблем, начальство наше, поразмыслив, решило, что все уже стали честными людьми и ограничение сняли. Хренов им!