Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
— О, не торопись меня осуждать! — остановил его Камилл. — Едва я взялся за дело, как мне на ум пришли твои замечания относительно согласия моего отца. Мне показалось, что твои сомнения небезосновательны.
— Какое это имеет значение, Камилл, — сказал бретонец, — если ты твердо решился?
— Верно! Но я думаю, что придется написать немало писем, прежде чем я добьюсь своего. Вряд ли мне удастся уговорить отца с первой попытки. Мы будем долго спорить, обсуждать разные мелочи. Так мы попусту будем терять время и терпение…
— Ты можешь предложить иной способ?
— Думаю, что да.
— Какой же?
— Я должен поехать сам и лично испросить позволения на брак.
Бретонец пристально посмотрел на Камилла. Тот, не дрогнув, выдержал взгляд друга.
— Ты прав, Камилл, — согласился Коломбан. — Такое решение мог принять честный человек… или отпетый мошенник!
— Надеюсь, ты не сомневаешься в моей порядочности? — спросил Камилл.
— Нет.
— Понимаешь, — продолжал Камилл, — если я сейчас отправлюсь к отцу, я за неделю добьюсь от него согласия; а письмами мне пришлось бы донимать его месяца три.
— Я тоже так думаю.
— Три недели — туда, три — обратно, недели две — на уговоры — итого два месяца.
— Ты рассуждаешь здраво, Камилл.
— Мудрость приходит с годами, старина Коломбан. К несчастью…
— Что такое?
— …все это почти неисполнимо…
— Как так?
— Я не могу взять с собой Кармелиту.
— Ну, разумеется.
— С другой стороны, я не могу оставить ее здесь.
— Что тебе мешает?
— Бросить девушку, обречь на насмешки соседей, да что там соседей — первого встречного…
Коломбан нахмурился.
— Неужели ты думаешь, что я позволю кому-нибудь оскорбить Кармелиту? — возмутился он.
— Так ты согласен побыть с ней? Коломбан улыбнулся.
— По правде говоря, я полагал, что ты знаешь мой характер.
— Ты будешь с ней жить под одной крышей?
— Ну, конечно!
— Коломбан! — вскричал Камилл. — Если ты сделаешь это для меня, всей моей жизни не хватит, чтобы выразить тебе мою признательность!
— Неблагодарный! — пробурчал бретонец.
— Нет, Коломбан, нет, не называй меня неблагодарным! Но я знаю твою щепетильность в делах такого рода: я боялся тебя оскорбить, предлагая жить наедине с девушкой.
— Не я ли жил с Кармелитой три месяца в одном доме до того, как она тебя узнала?
— Да, но это было до того, как она меня узнала, как ты выражаешься…
— А почему меня должна оскорбить просьба моего брата позаботиться о его супруге, которая для меня свята как сестра? Или ты имеешь в виду мою прошлую любовь к Кармелите?
— Коломбан!
— По-твоему, я способен нарушить клятву?
— Думаю, ты готов скорее умереть, Коломбан! Я рядом с тобой ничтожество! Да, да, я дурной человек, а ты добрый, ты верный, ты сильный. Я знаю, что ты будешь защищать жизнь Кармелиты лучше, чем мою, а мою жизнь — лучше, чем свою собственную. Поэтому мне нечего опасаться: зная, что ты здесь, я не дрогнул бы, если б мне пришлось сейчас отправляться в кругосветное путешествие!
— В таком случае, — отвечал Коломбан, — предупреди Кармелиту; ты понимаешь, что без ее согласия я не могу остаться в доме. Если она откажет, ты все равно можешь ехать: я сниму комнату напротив или где-нибудь неподалеку и буду охранять ее так же, как если бы мы жили под одной крышей. Ну, иди, у тебя мало времени: одно дело — отправить письмо, другое — собраться в дорогу.
Камилл безропотно подчинился.
Кармелиту передернуло, когда она услышала новость.
Однако она не высказала ни замечания, ни возражения.
Услышав предложение Камилла, она оторопела. Кармелита не пыталась понять, что ее так задело. Она инстинктивно чувствовала всю низость Камилла, все величие Коломбана.
Бретонец настолько вырос в ее глазах, что казался гигантом по сравнению с карликом, которого он называл своим другом.
В принятом решении изменилось только одно — отъезд Камилла был перенесен на 23 октября.
Пакетбот в колонии отплывал 25 октября; до отъезда оставалось десять дней.
Коломбан рассказывал, какую суровую, почти монашескую жизнь он вел в фамильной башне Пангоэлей, как гулял по берегу бушующего моря, как сидел у изголовья больного отца, читая ему «Одиссею».
Кармелита удивила Коломбана музыкальными познаниями, которые она приобрела за время долгого отсутствия бретонца и частых отлучек Камилла.
Креол попытался возобновить прежние занятия музыкой, доставлявшие когда-то всем троим столько удовольствия; но мысль о скором расставании не давала им покоя. Кроме того, каждый из них чувствовал в душе смятение.
Камилла мучили угрызения совести.
Коломбана одолевали сомнения.
Кармелита впала в отчаяние.
Так в тоске и тревоге проходили безрадостные дни и печальные вечера, пока не настало время прощаться.
Случалось так, что всех троих охватывало смутное нетерпение, пугавшее их самих; они казались себе людьми, затеявшими спор в минуту опасности, и торопились расстаться, потому что рано или поздно это должно было произойти.
В этих грустных ожиданиях наступило 23 октября.
Они условились, что Коломбан посадит Камилла в дилижанс, который отправлялся из Парижа в десять часов утра и, следовательно, в одиннадцать должен был проезжать по версальской дороге.
Бретонец всю ночь не смыкал глаз. В шесть часов он был на ногах, ожидая пробуждения Камилла.
В восемь Коломбан вошел к нему в комнату.
— Который час? — спросил Камилл.
— Восемь, — отвечал Коломбан.
— О, у нас уйма времени! — воскликнул креол. — Я посплю еще часок?
Дверь в комнату Кармелиты была отворена. Девушка услышала ответ ленивца.