Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
— Тогда закажи обед.
— Только не здесь, мои пастушки.
— А где?
— В Париже!.. В деревне, черт побери, обеды неважные! В деревенской харчевне хорошо лишь раздразнить аппетит, а утолять голод лучше в городе.
— Пусть будет Париж… Где мы будем обедать в Париже?
— У Вефура, черт возьми!
— У Вефура?.. Ах, какое счастье! — вскричала девушка, прищелкнув от удовольствия пальцами. — Я так давно слышу рассказы о заведении Вефура. Говорят, это очень любопытно.
— Не менее
— Ну, Пакеретта, надеюсь, ты не в обиде? Вот это хлопушка: к Вефуру!..
— В путь, мои милые! — подхватил Камилл. — Только предупреждаю заранее: перед обедом мне нужно кое-что купить.
— Для дам? — впиваясь ногтями в руку Камилла, прошипела Шант-Лила.
— Скажешь тоже: дамы! Да разве я знаком с дамами?
— Вы за кого меня принимаете, сударь мой? — приняв комически-гордую позу, спросила Шант-Лила.
— Тебя, принцесса? — переспросил Камилл, обнимая ее. — Тебя я принимаю за самую свеженькую, умненькую и хорошенькую прачку с речного берега, когда-либо расцветавшую в поднебесной!
Мимо мельницы проезжал свободный фиакр. Путешественники остановили его знаком.
Потом они отвязали ослов и за монету в тридцать су — в те времена еще были в ходу такие монеты, — сговорились с подмастерьем, чтобы он отвел животных в Ванвр.
Путешественники сели в фиакр и приказали везти их к Вефуру.
О покупках в этот день не могло быть и речи.
После десерта, когда клубника была съедена, кофе выпит, анисовый ликер пригублен, Пакеретта Коломбье, чья роль в этой компании становилась все более затруднительной, вдруг спохватилась: ее дядюшка, старый вояка, ждет, когда она перевяжет ему раны.
И она оставила американского дворянина с глазу на глаз с Шант-Лила.
У нас с вами больного дядюшки нет, и потому мы возвратимся в Ба-Мёдон, где Кармелита с семи часов вечера сидит у окошка; она в отчаянии, слыша, как часы бьют полночь.
XLIX. ПОСЛЕДНИЕ ОСЕННИЕ ДНИ
Одно из окон дома выходило на улицу Пти-Амо.
У этого окна и сидела Кармелита, облокотившись на подоконник и уронив голову на руку.
Она прислушивалась к далеким редким звукам, долетавшим с покрытой мраком равнины, и вздрагивала всякий раз, как до нее доносился хруст сухой ветки или шелест падающего листа: в этих звуках ей чудились шаги Камилла.
Но в столь поздний час Камилл не мог возвратиться из Парижа пешком: Кармелите следовало ожидать не звук шагов, а стук подъезжавшей кареты.
Ночная тишина, печальный шепот ветра в листве, скользящие по ветру листья, леденящий кровь крик совы с соседнего тополя — все это так действовало на Кармелиту, что в конце концов из ее глаз брызнули слезы и потекли по пальцам.
Как не похожа была эта осенняя ночь, мрачная и полная страхов, когда Кармелита, сидя у окна, в отчаянии ожидала возвращения Камилла, на тот весенний вечер, который она провела вместе с Коломбаном среди сирени и роз!
А ведь с тех пор прошло всего пять месяцев.
Правда, для того чтобы полностью изменить жизнь, пяти месяцев много — довольно одной минуты, одного мгновения, одной-единственной ненастной ночи!
Наконец около часу ночи послышался шум подъезжающей кареты.
Кармелита вытерла слезы, прислушалась и с радостью, к которой примешивалась безотчетная грусть, отметила про себя, что карета съехала на обочину и остановилась у ворот.
Почему в ее сердце одна струна отозвалась острой болью, в то время как все другие трепетали от радости?
Она хотела было спуститься вниз, чтобы поскорее оказаться в объятиях Камилла, но на первой же ступеньке остановилась.
Зато сам Камилл выпрыгнул из кареты и, хлопнув дверью, бросился к ней.
Он встретил Кармелиту на полдороге. Едва держась на ногах, она прислонилась к стене.
Она так страстно ждала его возвращения! Что же за болезненная слабость поразила девушку при его приближении?
Камилл обнял Кармелиту со свойственным ему пылом.
Утром он точно так же обнимал принцессу Ванврскую, может быть, не так крепко, даже, возможно, не так горячо, ведь за опоздание ему предстояло вымолить у Кармелиты прощение.
Девушка встретила его холоднее, чем собиралась. Женщины обладают своеобразным инстинктом, и он редко их подводит: мужчина всегда уносит от женщины, только что оставленной, нечто неуловимое, внушающее подозрение той, к которой он возвращается.
Кармелита ни о чем таком и понятия не имела; просто ей казалось, что, помимо опоздания, ей следует упрекнуть Камилла в чем-то еще.
В чем? Она не знала; но болезненно звучащая в ее сердце струна таила в себе упрек.
— Прости, дорогая, что я заставил тебя волноваться! — проговорил Камилл. — Клянусь тебе, что это зависело не от меня.
— Не клянись! — попросила Кармелита. — Разве я в тебе сомневаюсь? Зачем тебе меня обманывать? Если ты меня еще любишь, значит, тебя задержали обстоятельства, которые были сильнее тебя. Если же ты меня больше не любишь, зачем мне знать причину твоего опоздания?
— Ах, Кармелита! — вскричал Камилл. — Как я могу тебя не любить?! Как я могу жить без тебя?
Кармелита печально улыбнулась.
Ей почудилось, будто между ней и ее возлюбленным промелькнула тень женщины.
Камилл проводил Кармелиту в ее комнату и подошел к окну, чтобы его закрыть: ночи становились холодными.