Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
Я в изумлении посмотрел на нее и переспросил:
«Как?»
«Дай ему Жана, пусть приготовит двух лошадей, и вместе попросим…»
Она хотела сказать «Господа», но спохватилась и с улыбкой продолжала:
«…и вместе попросим дьявола, чтобы заговор провалился, потому что никогда еще мы не были так близки к тому, чтобы стать миллионерами!»
Я вздрогнул; она заметила, как я побледнел.
«А я думала, что мы обо всем договорились и нам не придется возвращаться к этому вопросу».
Властным тоном, который с некоторых пор она себе позволяла в иные минуты, она продолжала:
«Ваше дело — забрать у него свою доверенность! Сейчас я его к вам пришлю, чтобы не терять времени. Остальное я беру на себя».
И она вышла.
Спустя некоторое время вошел господин Сарранти.
«Вы меня звали?» — спросил он.
«Да».
«Вы все обдумали?»
«Жан в вашем распоряжении. Завтра с самого утра вас будут ждать оседланные лошади. Деньги я прикажу положить в седельные сумки».
Господин Сарранти раскрыл бумажник и достал оттуда бумагу.
«Возьмите, сударь, — сказал он. — Вот ваша доверенность. Будем считать, что сегодня я получил назад свои сто тысяч экю, раз вы забрали их у нотариуса. Если обстоятельства помешают мне заехать в Вири и я не буду ни убит, ни схвачен, я сообщу вам запиской, куда отправить деньги».
Я взял доверенность дрожащей рукой; бледность заливала мое лицо с той минуты, как Ореола дала понять, что рассчитывает на бегство господина Сарранти для исполнения ее ужасных замыслов. Заметив мое волнение, ваш отец, вполне понятно, счел, что мной овладела нерешительность.
«Дорогой господин Жерар, — сказал он, — у вас еще есть время переменить свое решение. Я могу сию минуту навсегда покинуть замок, а перед отъездом оставить вам обещанное письмо, из которого будет ясно, что вы непричастны к моим планам. Одно ваше слово — и вы свободны от обещания».
Я колебался. Но эта женщина забрала надо мной такую власть, что я не смел ее ослушаться.
«Нет, — возразил я, — мы обо всем договорились и ничего не будем менять в наших планах».
Господин Сарранти подумал, что я упорствую только из преданности, и с чувством пожал мне руку.
«Меня ждут в Париже, — сказал он. — Возможно, мы никогда больше не увидимся, и я в последний раз жму вашу руку. В любом случае, дорогой господин Жерар, можете рассчитывать на мою вечную признательность!»
И он вышел.
Вечером я, как обычно, ужинал вместе с Орсолой. Не смею вам сказать, что я ей обещал в пьяном угаре, какое гнусное преступление мы вместе замыслили! Меня может извинить только то, что я был не в своем уме и действовал не по своей воле.
Итак, утром девятнадцатого августа мы, по выражению Ореолы, решили во что бы то ни стало к вечеру стать миллионерами.
LXIX. ДЕНЬ 19 АВГУСТА 1820 ГОДА
— Следующий день, — продолжал г-н Жерар, — прошел для меня в кошмарах. Как ни был я далек от политики, я горячо молил Бога, чтобы заговор удался; мне казалось, что Ореола мне говорила так: преступление возможно лишь в том случае, если этот заговор провалится и господину Сарранти придется бежать. До четырех часов пополудни я прислушивался к бою часов, и каждый их удар отдавался у меня в сердце. Я то и дело смотрел на часы. Время шло, и ничто не нарушало привычного спокойствия нашей уединенной жизни.
Пробило четыре часа. Мы намеревались сесть за стол. Я еще раньше заметил, что отсутствуют приборы детей. Орсола решила, что они будут обедать отдельно. Вдруг я услышал стук копыт; я выбежал из гостиной. Ваш отец на взмыленной лошади въезжал на двор. У крыльца лошадь пала.
«Предали! Нас предали! Мне остается только одно: бежать! — воскликнул господин Сарранти. — Все готово?»
«Все», — отозвалась Ореола.
Я не мог отвечать: на мои глаза словно пала кровавая пелена.
Господин Сарранти высвободил ногу из стремени, подошел ко мне, пожал руку.
«Предали! Нас предали! — повторял он. — О ничтожества! Все было так хорошо задумано, так хорошо подготовлено!»
В эту минуту на зов Ореолы появился Жан с парой свежих лошадей. Я собрался с духом и, указав на них господину Сарранти, сказал:
«Уезжайте немедленно! Не мешкайте! Надо спасаться!»
Он еще раз пожал мне руку, вскочил на одну из лошадей, Жан сел верхом на другую, и они поехали проселочной дорогой в сторону Орлеана.
«Отлично! — шепнула мне Ореола. — Садовник в восемь вечера уходит ночевать к зятю в Морсан, мы будем одни!»
«Одни, — машинально повторил я. — Одни…»
«Да, — подтвердила Ореола, — одни, потому что мы будто все предвидели и вовремя отделались от Гертруды».
Слово «мы» напомнило мне о преступлении, в котором я был соучастником. Мой лоб покрылся испариной! Я понял, что пора призвать на помощь всю мою силу, что необходимо бороться. Но я уже давно не имел сил. Давно уже я подчинялся чужой воле и не мог более сопротивляться.
«Ну-ну, за стол! — пригласила Ореола. — Не станем же мы упускать такой случай! Давай подкрепимся и воспользуемся подходящей минутой!»
Я знал, что имела в виду Ореола, когда хотела или, вернее, предлагала мне «подкрепиться»: это значило опоить меня до такой степени, чтобы я во хмелю, когда мною будто овладевал демон насилия и безумия, перестал отвечать за свои поступки. Если того требовали обстоятельства, Ореола подмешивала в вино порошок, возбуждавший чувственность, и я почти терял голову. Уж не у Светония ли вычитала Ореола, что, когда сестра Калигулы — убийца родственников и повинная в кровосмешении любовница — толкала его на преступление, она действовала именно так? Или Ореола сама была носительницей зла и потому угадала, что шпанская муха может заменить гиппомане?