Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
Она был полноправным властелином их маленького государства, она повелевала тремя своими подданными, полагаясь на здравый смысл, доброе сердце и веселость.
А старшие чувствовали и признавали благотворное влияние девочки; умри кто-нибудь из них троих, двое других не были бы так безутешны, как если бы вдруг Мина уехала от них.
Они звали ее «веселым ангелом».
Это и в самом деле было похоже на постоянную сказку.
Однажды — в воскресенье, разумеется, — она отправилась в Мёдонский лес с г-ном Мюллером и Жюстеном; в дюжине футов от тропинки
Жюстену в детстве это занятие было знакомо, и он конечно же не забыл его до такой степени, чтобы отступить теперь перед столь несложной задачей; одно его беспокоило: чтобы вскарабкаться на дерево, нужно было обхватить ствол руками и коленями, а он мог порвать редингот и панталоны.
Жюстен скреб затылок, поглядывая на гнездо.
Господин Мюллер сообразил, в чем помеха; он сбросил на землю свою широкополую шляпу и, привалившись спиной к дереву, подставил ученику руки.
Тот извинился, взобрался старику на плечи, поднял руку, снял гнездо и вручил девочке пять зябликов; та запрыгала от радости.
Есть в детях сила, против которой невозможно устоять; они проявляют порой такую властную волю, так умеют приказать, что ничего не остается, как подчиниться.
Прибавим, что именно старикам свойственна терпимость к детям, какой не знают молодые; наверное, это потому, что молодые не так далеки от этой счастливой поры, как старики.
Впрочем, она знала, что делала, эта маленькая упрямица, когда просила зябликов. И это гнездо было еще не все, что она облюбовала: она нашла неведомо где — в погребе или на чердаке — старую клетку, грязную и почерневшую, выскребла ее, вычистила и приготовила для будущих жильцов.
И вот, ни слова не сказав Жюстену, заметившему, что ей некуда будет посадить птенцов, она принесла своих зябликов домой. Не прошло и пяти минут, как она вбежала в комнату к Жюстену с победоносным видом, держа в руках сверкающую клетку, в которой уже разместились зяблики.
После этого случая в ее головке надолго засела мысль, которой суждено было в один прекрасный день осуществиться: сделать с комнатой братца Жюстена то же, что она проделала с клеткой для зябликов.
Правда, на сей раз нужно было не мыть, скоблить и чистить, а переклеить обои, сменить занавески на окнах и переменить полог кровати.
У бедняжки ушел на это целый год. У нее вдруг появились самые разные капризы, и поскольку Жюстен ни в чем не мог ей отказать (а она просила то десять су на ленту, но так ее и не покупала, то двадцать су — на кружева, но они так и оставались у торговки), то таким образом по десять-двадцать су она скопила семьдесят франков; пятнадцать ушли на покупку жемчужно-серых обоев в голубую розочку вместо отвратительных старых, землистого цвета, засаленных, отсыревших, наводивших тоску, а на пятьдесят пять франков она купила муслиновые занавески и вместе с сестрицей Селестой, ставшей со временем ее сообщницей, подшила их; эти занавески пришли на смену старым — из зеленой саржи.
Комната преобразилась в один вечер, благодаря помощи торговца обоями (его сын учился у Жюстена). Он принял участие в этом фокусе, прислав четырех работников; они-то и переклеили обои, пока Жюстен развлекал щеголей и кокеток у заставы Мен.
Когда братец Жюстен вернулся домой, ему показалось, что его комната превратилась в алтарь. Он открыл было рот, чтобы возмутиться, выбранить своих дам, выразить недовольство, а Мина подставила ему свои румяные щечки, и Жюстену только и оставалось прижать ее к груди.
Так, шаг за шагом, унылое жилище молодело и веселело, подобно его обитателям.
Почувствовав свои силы, Мина объявила войну старым сборникам церковной музыки и сделала так, что Себастьян Бах, Палестрина, Гайдн возвратились в шкаф, а на смену прославленным классикам, которыми увлекался в юности Жюстен, пришла в один прекрасный день партитура комической оперы: Жюстен отыскал ее у букинистов в развалах на набережной.
Кого все это ошеломило? Кто чуть не упал в обморок? Господин Мюллер, когда, зайдя однажды вечером к Жюстену, застал его разбиравшим главные партии «Дона Гюлистана» — этой забавы в трех актах!
Но девочка заявила (видимо недолюбливая по старой памяти виолончель и стремясь ей отомстить), что самые веселые арии кажутся ей отвратительными на этом инструменте.
Судите сами, до какой степени Мина вскружила несчастному учителю голову, если он был готов исполнить любую ее прихоть; она долго подтрунивала над виолончелью Жюстена — а вы знаете, как бедный малый любил свой инструмент, печальную подругу своей печальной жизни! Но юная тиранка возымела над Жюстеном такую власть, что уговорила его отказаться от виолончели.
Ах, грустная то была минута, когда бедный Жюстен запер свою виолончель в деревянной темнице — инструмент был осужден на пожизненное заключение.
Вы мне возразите: он по-прежнему три вечера в неделю играл на контрабасе у заставы. Но благочестивый школьный учитель всегда считал эту музыку чересчур светской, и она не могла в полной мере возместить ему потерю Гайдна, Палестрины и Себастьяна Баха.
Не говоря ему ни слова, Мина своим существованием как бы подтверждала свое право навязать ему эту жертву. Чем была для него музыка?
Утешением в тоскливые минуты.
А зачем ему была возможность отвлечься, если он забыл, что такое скука? Зачем ему было утешение, если он избавился от тоски?
Разве Мина не была теперь его живой песней?
Наконец, если верно, как мы уже сказали, что беда не приходит одна, то так же верно, что и счастье редко является в одиночку.
И вот однажды осенним вечером, когда снова начались занятия в классе Жюстена, в его дверь постучала Фортуна и он настежь распахнул двери.
Капризная богиня явилась в образе благодушного нотариуса с улицы Лагарп.