Парижские письма виконта де Лоне

де Жирарден Дельфина

Одумайся, бедный парижский рабочий, поверь нам, в гордой простоте твоей мансарды куда больше величия и поэзии, чем в мнимом благополучии буржуа; ты бросил родную деревню ради скверной парижской роскоши, но вспомни, неблагодарный дезертир, бедную, но достойную жизнь в хижине твоей матери, вспомни большую дубовую кровать, занавешенную зеленой саржей; вспомни темный шкаф из того же резного дуба, куда матушка вешала твое скромное воскресное платье; вспомни простой и элегантный ларь, куда убирали синие тарелки — старые фаянсовые тарелки, сделанные с таким строгим вкусом; вспомни старое кресло, в котором по вечерам отдыхал от тяжких трудов твой отец, вспомни скамеечку, на которой сидела твоя младшая сестра, и старые стенные часы, чей верный маятник раскачивался так размеренно, и прекрасное ореховое дерево, дарившее вам свою тень и свои плоды, и виноградную лозу, обвивавшую ваше окно, и легкий ветерок, и чистый воздух, который вы могли вдыхать полной грудью, и бескрайний горизонт, который простирался перед вашим взором, и глубокую ночную тишину, охранявшую ваш сон, и птичьи концерты, служившие вам будильником и радостно возвещавшие начало трудового дня; вспомни все эти вещи, исполненные изящества и достоинства, и скажи, разве не стоит эта утварь, этот покой, эти деревья, этот свежий воздух, эта тишина и эти концерты, — разве не стоит все это в сотню раз дороже, чем тесное жилище на узкой улице, безликая мебель буржуазного салона, спертый городской воздух, вопли торговцев газетами или странные фанфары,

какими оглушают горожан наши новоявленные дилетанты, приставленные караулить публичные фонтаны, — все те концерты, которые безжалостно пробуждают от сна нервных обитателей современного Вавилона?

Как видишь, парижский буржуа вкушает все неудобства столичной жизни, но не наслаждается ни одной из ее царственных радостей; он испытывает на себе все обиды и притеснения, какими чревата жизнь в обществе, но не ведает изысканных прелестей, какими богата жизнь в свете; он усвоил этикет — эту скучную условность, но не усвоил элегантности — этой поэзии бытия, которая позволяет сносить и даже любить все издержки цивилизации. Труд буржуа уныл и безжизнен; ты, по крайней мере, можешь работать и петь, работать и мечтать; а откуда ему взять время на мечты или на песни? ведь он вечно занят подсчетами. Меж тем цифры ревнивы, они гонят любую мысль, грозящую стать их соперницей. Радости буржуа еще более унылы, нежели его труды: прогулки по пыльным улицам, скверные водевили с обветшалыми шутками, скромные балы с большими претензиями, жизнь без богатства и без величия, без веселости и без свободы. Нет-нет, не парижскому буржуа должен ты завидовать, великодушный народ; завидуй другим: знатному вельможе, великому художнику, прославленному поэту, наконец, миллионеру — всем этим людям возвышенного и многоопытного ума, которые, с избытком вкусив фальшивых радостей света, воротились к честным радостям обычной жизни. Мы откроем тебе их секрет, и ты тотчас поймешь, что их радости легко могут сделаться твоими.

Не подумай, впрочем, что, призывая тебя завидовать богачам, мы советуем тебе отправиться грабить их особняки!.. Увы, сделай ты это, ты получил бы страшный урок: попав внутрь, ты покраснел бы от стыда. С тех пор как слово «грабеж» вошло в политический лексикон, роскошные особняки опустели… Тебя поджидали, к твоему приходу подготовились: тебе остались одни голые стены… Серебро отдано в переплавку; брильянты отправлены в Англию, картины — в Голландию, ценные вазы и другие произведения искусства — в Бельгию. Ступай же в эти дворцы, некогда великолепные, а ныне из-за твоих угроз сделавшиеся голыми и пустынными; ступай, ищи, ищи хорошенько, ты не найдешь ничего — ничего, кроме бесчестия!

Радости, какие ты можешь похитить у богачей, таятся не в особняках, а в мыслях, в сердцах, в наслаждениях умственных. Повторяем: тот, кто пресытился всеми изысками цивилизации, алчет простоты и правды и находит их в природе; знаешь ли, что нравится тому, кто нанимал ложи во всех театрах, кто видел Неаполитанский залив в Опере, Индийский океан в театре «Амбигю», лиссабонский порт в театре «Гэте», марсельскую гавань в Историческом театре [653] , а венецианский Большой канал — в Итальянской опере, — знаешь ли, что нравится такому человеку, что его забавляет? Растянуться на настоящей скале в Сент-Адресе или в Этрета и следить глазами за настоящим кораблем с настоящими матросами, который плывет по настоящим волнам.

653

В репертуар этого театра, который в феврале 1847 г. открыл на бульваре Тампля Александр Дюма, входил спектакль по роману «Граф Монте-Кристо», действие которого начинается в Марселе.

Знаешь ли, что нравится такому человеку, который слышал всех виртуозов музыкального мира, Рубини и Марио, Малибран, Гризи и даже Даморо, — знаешь ли, что ему нравится, что его забавляет? Слушать песню пастуха, которой вторят колокольчики стада.

А хочешь ли ты знать, что нравится тому, кто был миллионером, тому, кто ослеплял Париж своим богатством, кто владел самыми прекрасными лошадьми и самыми элегантными особняками; тому, кто соблазнил десяток герцогинь, дюжину маркиз и даже парочку гордых леди, — хочешь ли ты знать, что забавляет такого человека?.. Выйти из дому с зонтиком под мышкой и отправиться пешком повидать веселую гризетку, которая живет в каморке под самой крышей и смеясь морочит ухажера.

Возьмем, наконец, того, кто слыл великим, кто прославился на весь мир, кому курили фимиам, кого пьянили рукоплескания толпы, — хочешь ли ты знать, что нравится ему, что забавляет его?.. Быть любимым так, как бывают любимы люди безвестные; забыть о своей славе и глупейшим образом радоваться тому, как бьется сердце при звуках единственного в мире имени.

Таковы радости знатных господ, таковы радости великих умов. Добивайся же их, о народ, и ты перестанешь завидовать тягостным и фальшивым наслаждениям мелких парижских торговцев. Ты горюешь о том, что не имеешь алебастровых светильников, — любуйся же прекрасным звездным небом; ты горюешь о том, что не имеешь гравюр господ Морена и Детуша, — любуйся же Рафаэлевым «Святым семейством» и Венерой Милосской; они ведь принадлежат тебе [654] ; как только ты научишься восхищаться шедеврами, ты перестанешь завидовать ничтожеству… тогда буржуа, твой невинный враг, мирный любитель красного дерева, сможет без опасений наслаждаться своей драгоценной движимостью, тогда великий вопрос собственности будет разрешен!.. Ибо, как мы вам только что доказали, в Париже, где эта битва уже началась, она сводится к мелкой семейственной ссоре, к спору из-за красного дерева. Стоит ли красное дерево стольких громких слов и стольких потоков крови? Ведь этот спор можно уладить с цифрами в руках. Предоставьте решение этой проблемы нашим экономистам и законникам; не позволяйте больше людям храбрым, умным, дерзким тратить свой талант, кровь и отвагу из-за гадкого слова «собственность». Что же касается до нас лично, мы за собственность сражаться отказываемся; то немногое, чем мы владеем, мы заработали своим трудом; если у нас все отнимут, что ж? Либо мы погибнем, и в этом случае нам не потребуется ровно ничего; либо мы выживем и вновь заработаем все необходимое [655] .

654

После революции 1848 г. Лувр, где находятся оба эти произведения искусства, был объявлен достоянием нации.

655

В очерке, датированном 30 июня 1848 г. (он не появился в «Прессе» и впервые был опубликован в издании 1857 г.), Дельфина, отбросив условное «мы» и перейдя к честному прямому «я», рассказывает о том, как 25 июня 1848 г., когда в городе бушевало восстание, она, уходя из дома, дала приказ слугам впустить восставших, если они придут, и дать им все, что они пожелают, потому что «господин и госпожа де Жирарден не хотят, чтобы французы прослыли грабителями» (2, 509).

Кстати, нас уверяют, что господин……………………… [656]

Что это — недосмотр? Ирония? Тайна сия осталась неразгаданной.

Другая странность. В тот день, когда председатель Республиканского

собрания [657] праздновал свое избрание, его супруга, госпожа Марраст, явилась с напудренными волосами, словно……………………… Говорят даже, что……………………… на берегу пруда на манер цапель два лакея с галунами!

Нравы не слишком сельские, но зато чисто республиканские. Кому, кроме республиканца, может прийти в голову такая идея — расцветить луга ливрейными лакеями! Конечно, герцог де Люин до этого бы не додумался; все, на что он способен, это раздавать сотни тысяч франков бедным; впрочем, он ведь и республиканцем сделался не вчера [658] .

656

Отточиями Дельфина обозначает места, вымаранные цензурой.

657

Дельфина называет так Учредительное собрание, президентом которого журналист Арман Марраст, главный редактор газеты «Насьональ» и (с 9 марта 1848 г.) мэр Парижа, был избран 30 июня 1848 г. Бал он устроил в помещении Собрания — том самом, где до революции заседала палата депутатов. Республиканец Марраст был женат на женщине весьма знатного происхождения — побочной внучке английского короля Георга IV.

658

Знаток древностей герцог де Люин, избранный в 1848 г. членом Учредительного собрания, восемнадцатого годами раньше, сразу после Июльской революции 1848 г., на свои деньги одел и вооружил национальную гвардию города Дампьер и был избран ее командующим.

Генерал Кавеньяк тоже не обошелся без анахронизма. В день своего большого приема………………………

Генерал Кавеньяк нанял на Вареннской улице особняк, который прежде нанимал генерал Торн [659] , и выступает продолжателем диковинных традиций американца. Нынче право въезжать во двор предоставлено исключительно экипажам дипломатического корпуса. А прежде по приказу мирного американского генерала все экипажи получали это право только после десяти часов вечера, и по Вареннской улице тянулась длинная вереница карет с гербами, в которых герцоги и герцогини, князья и княгини терпеливо ожидали благословенного часа, когда им будет позволено засвидетельствовать свое почтение строптивому янки.

659

См. примеч. 331 /В файле — примечание № 441 — прим. верст./.

В свое время мы подняли голос против подобной снисходительности [660] ; нынче мы остаемся при том же мнении; республика никого не сделала благороднее. Все наши великие политические мужи, бывшие министры Луи-Филиппа, философы, серьезные люди, смиренно ожидают той минуты, когда смогут предстать пред очами главы государства, а он молча, величаво стоит у камина и лишь время от времени, когда привратник выкрикивает имя, овеянное славой, снисходительно кивает. Принцы крови, император, даже сам генерал Торн не могли бы держаться с большим почтением и смирением, нежели гости генерала Кавеньяка. Право, нельзя не восхититься великодушием генерала: он не следует примеру свирепого Гесслера, который некогда заставлял швейцарцев поклоняться своей шляпе, и не приказывает нам поклоняться его кепи или мундиру, вздернутому на верхушку шеста, а ведь поступи он так, среди французов не нашлось бы Вильгельма Телля, способного метким выстрелом сбить предмет поклонения.

660

См. фельетон от 29 февраля 1840 г. (наст. изд., с. 291 /В файле — год 1840 фельетон от 29 февраля — прим. верст./); там Дельфина именует американца Торна, в реальности вообще не имевшего никакого воинского звания, полковником.

Удивительная страна, где люди одновременно так умны и так глупы, так отважны и так трусливы!.. Здесь боятся всего, кроме пуль. Здесь у всякого достанет храбрости сложить голову, но ни у кого не хватает мужества держать ее высоко.

В ближайшие дни нас ожидают парламентские и политические грозы, причем говорят, что на сей раз источником молний послужит не кто иной, как громоотвод [661] . Какое ужасное сравнение! никогда мы не простим его нашему прославленному другу; смеет ли орел низводить себя до уровня громоотвода? Смеет ли он смущать покой Олимпа и похищать огненные стрелы, доверенные ему Юпитером? Зачем прибегать к хитрости, когда на твоей стороне сила, зачем добывать обманом то, что принадлежит тебе по праву? Кто всемогущ, тому пристала честность; ни в коем случае не следует мошенничать в игре, особенно если играешь с огнем. Но увы! действуя на политическом поприще, господин де Ламартин страдает тем же изъяном, который уже погубил господина Гизо и который погубит его самого, если в судьбе Франции не произойдут благотворные перемены. Господин де Ламартин свято верит во всемогущество ловкости. Друзья столько раз твердили ему, что он поэт, только поэт, что он в конце концов разуверился в своем вдохновении, а ведь именно оно составляет его истинную силу. Он отвергает вдохновенную мысль ради искусно продуманной комбинации — и проигрывает; он изощряется в выдумках; он уподобляется дневной птице, которая стремится стать ночной: он воображает, будто видеть в потемках куда полезнее, нежели отважно встречать свет солнечных лучей. Но если обстоятельства переменятся и серьезная опасность заставит его довериться собственной натуре, он прекратит притворяться государственным деятелем и вновь станет тем, кем его создала природа, — гениальным творцом; если на небе засияет заря, орел вновь обретет свое славное чутье. Нынче небо еще затянуто густыми черными тучами, которые то и дело скрывают от наших взглядов прихотливый рисунок орлиного полета… но терпение! Довольно одного взмаха крыла, чтобы орел снова взмыл в царство чистой лазури.

661

Речь идет о Ламартине. 12 июня 1848 г., выступая перед Учредительным собранием, он описал свои отношения с революционерами посредством этой оригинальной метафоры; он назвал себя громоотводом, который вступает в союз с молнией. Дискуссия, которая развернулась в Учредительном собрании в сентябре 1848 г., касалась текста новой Конституции и условий выбора президента Французской республики. Ламартин настаивал на том, что президента следует выбирать всеобщим голосованием; он сам также выставил свою кандидатуру на этих выборах, состоявшихся 10 декабря 1848 г., и проиграл их, заняв второе место от конца. Президентом стал Луи-Наполеон Бонапарт, против возвышения которого Ламартин тщетно предостерегал своих коллег. Сразу после революции Дельфина возлагала большие надежды на политическую будущность своего любимого поэта; злые языки утверждали даже, что в то время она «намеревалась править Францией вместе с господином де Ламартином» ( Boigne.Т. 2. Р. 473), однако иллюзии эти довольно скоро развеялись; во всяком случае, комментируемый фрагмент выдает большое разочарование в политической деятельности Ламартина. Ламартин усмотрел в статье доказательство «нежной и старинной дружеской привязанности» и ответил благодарственной запиской (см.: Imbert.Р. 115).