Парижские тайны. Том II
Шрифт:
Лицом любовник Волчицы походил на Франсуа и Амандину; он был среднего роста, коренастый и широкоплечий; его густые рыжие волосы, подстриженные ежиком, спускались на довольно широкий лоб пятью клинышками; густая, жесткая и короткая борода, широкоскулые щеки, крупный, резко очерченный нос, синие глаза, отважный взгляд — все это придавало его мужественному лицу выражение необыкновенной решительности.
На голове у него была клеенчатая шляпа; несмотря на холодную пору года, он носил поверх куртки и штанов из грубого, сильно поношенного
Крупная кривоногая такса черного окраса с красноватыми подпалинами вошла в кухню вслед за Марсиалем; но она остановилась на пороге, не решаясь подойти ни к огню, ни к сотрапезникам, уже сидевшим за столом: опыт подсказывал старому Миро (там звали пса — давнего спутника Марсиаля в его браконьерских занятиях), что он, как и его хозяин, симпатиями в этой семье не пользовался.
— А где же дети?
С этими словами Марсиаль присел к столу.
— Дети находятся там, где находятся, — язвительно ответила Тыква.
— Мать, а где дети? — снова спросил — Марсиаль, пропустив мимо ушей ответ сестры.
— Они спать пошли, — сухо ответила вдова.
— А они что же, не ужинали, мать?
— Слушай, ты, а какое тебе до этого дело? — грубо крикнул Николя, хватив перед этим большой стакан вина для храбрости, ибо характер и сила брата были ему хорошо известны.
Марсиаль обратил внимание на грубый выпад Николя не больше, чем на вызывающий ответ Тыквы, и снова обратился к матери:
— Мне не по душе, что детей уже отправили спать.
— Тем хуже… — сказала в ответ вдова.
— Вот именно, тем хуже!.. Потому что я люблю, чтобы за ужином они сидели возле меня.
— А нам они надоели, потому мы их и выпроводили! — заорал Николя. — А коли тебе не нравится, ступай и разыщи их!
Удивленный Марсиаль кристально поглядел на брата. Потом, как видно, решив, что ссориться ни к чему, он молча пожал плечами, отрезал толстый ломоть хлеба и кусок мяса.
Такса между тем подошла тс Николя, держась, правда, на почтительном расстоянии; злодей, разозленный презрительным равнодушием брата и надеясь вывести его из терпения, обидев собаку, с такой силой ударил Миро ногою, что пес жалобно завизжал.
Марсиаль побагровел, судорожно сжал в руке нож и грохнул кулаком по столу; но, все еще сдерживаясь, он кликнул собаку и ласково сказал ей:
— Пойди сюда, Миро.
Такса улеглась у ног своего хозяина.
Такая сдержанность разрушала планы Николя; он хотел вывести брата из терпения, чтобы завязать ссору.
И потом он прибавил:
— А я, я вообще не люблю собак… не желаю я, чтобы твой пес оставался на кухне!..
Ничего не ответив, Марсиаль налил себе стакан вина и стал медленно пить.
Обменявшись быстрым взглядом с Николя, вдова молча подбодрила его и сделала ему знак продолжать враждебные выпады против Марсиаля, рассчитывая, как мы уже говорили,
Николя встал с места, взял возле очага ивовый прут, которым вдова избила Франсуа, и, подойдя к таксе, больно стегнул ее, проговорив:
— Пошел вон отсюда, Миро!
До этого дня Николя не раз, но всегда осторожно и исподтишка задевал Марсиаля, но никогда еще он не осмеливался вести себя так нагло и с такой настойчивой враждебностью.
Возлюбленный Волчицы, догадываясь, что с какой-то непонятной целью его хотят вывести из себя, удвоил свою сдержанность.
Услышав визг собаки, которую ударил Николя, Марсиаль встал, отворил дверь из кухни, выпустил таксу наружу и снова вернулся к столу.
Это необъяснимое терпение, так мало отвечавшее обычно вспыльчивому нраву Марсиаля, озадачило его недоброжелателей… Они были изумлены и переглядывались с непонимающим видом.
Марсиаль, казалось, оставался совершенно чужд происходящему, он с высокомерным видом продолжал есть и хранил глубокое молчание.
— Тыква, убери вино, — приказала вдова дочери.
Та поспешно кинулась выполнять это приказание, но Марсиаль сказал:
— Погоди… я еще не кончил ужинать.
— Тем хуже! — прошипела вдова и сама убрала бутылку со стола.
— Ах, так!.. Тогда другое дело!.. — сказал возлюбленный Волчицы.
Он налил себе большой стакан воды, выпил, прищелкнул языком и объявил:
— До чего ж хороша водичка!
Столь непоколебимое хладнокровие распалило ненависть Николя, уже сильно возбужденного обильными возлияниями; тем не менее он еще побаивался начать открытую атаку, хорошо зная недюжинную силу своего брата; внезапно он закричал, в восторге от собственной выдумки:
— Ты хорошо поступил, подчинившись нашему обращению с твоей таксой, Марсиаль; тебе надо бы взять такое поведение за обычай; потому как ты подготовься к тому, что мы пинками выгоним твою полюбовницу, как только что выгнали твою собаку.
— Да, да… ежели, на свою беду, Волчица, выйдя из тюрьмы, вздумает заявиться сюда, — подхватила Тыква, догадавшись о намерениях Николя, — я сама надаю ей знатных оплеух!
— Ну а я заставлю ее нырнуть в тину возле лачуги, что стоит на остроконечном берегу острова, — подхватил Николя. — А коли она вынырнет на поверхность, я опять загоню ее в ил пинками моих башмаков… твою стерву…
Эта брань, адресованная Волчице, которую Марсиаль любил с дикой страстью, взяла верх над его мирными намерениями; он нахмурил брови, вся кровь бросилась ему в лицо, жилы на его лбу набухли и напоминали теперь веревки; и все же у него хватило самообладания, и он только сказал брату слегка задрожавшим от сдержанного гнева голосом:
— Слушай, поберегись… ты ищешь ссоры, а получишь такую выволочку, какой не ждешь…
— Я получу выволочку… от тебя?
— Да, от меня… и я угощу тебя почище, чем в прошлый раз.