Парижские тайны
Шрифт:
— Люди созданы, чтобы помогать друг другу, — наставительно и меланхолично ответил Пипле. – Тем более если речь идет о таком достойном жильце, как вы, сударь.
— Надо будет отнести ко мне разные вещи, которые вскоре доставят. Они для Морелей.
— Не беспокойтесь, сударь, я за всем прослежу.
— И еще, — печально добавил Родольф, — надо позвать священника, чтобы он побыл возле маленькой девочки, которая умерла этой ночью, оповестить о ее смерти и сразу заказать гроб и достойные похороны. Вот вам деньги... не скупитесь... Благодетель Морелей, — а я всего лишь исполнитель его воли, — пожелал, чтобы все было как можно лучше.
— Доверьтесь мне, сударь. Анастази пошла купить нам кое-что к обеду. Как только она вернется, Я оставлю ее здесь и займусь вашими поручениями.
В этот момент какой-то господин, настолько «упрятанный» в свое пальто, как говорят испанцы, что видны были только глаза, и стараясь держаться в тени подальше от двери, осведомился у Пипле, можно ли ему подняться к госпоже Бюрет, торговке комиссионными вещами?
— Вы прибыли из Сен-Дени? — спросил Пипле с заговорщическим видом.
— Да, в час с четвертью.
— Хорошо, можете войти.
Человек в пальто с капюшоном быстро поднялся по лестнице.
— Что все это значит? — спросил Родольф у Пипле.
— Там что-то затевается, у этой мамаши Бюрет... Все время приходят, уходят. Утром она мне сказала: «Всех, кто придет ко мне, спрашивайте: «Вы из Сен-Дени?» — и, если ответят: «Да, в час с четвертью», — пропускайте ко мне. Но только этих людей!»
— Похоже, настоящий пароль, — сказал Родольф, не скрывая тревожного любопытства. — Вот именно, сударь. Поэтому я и сказал себе: у мамаши Бюрет наверняка что-то затевается! Не говорю уже о том, что Хромуля, маленький хромой паршивец, он прислуживает Сезару Брадаманти, вернулся сегодня в два часа ночи с какой-то кривой старухой, которую зовут Сычиха. Они сидели до четырех утра у мамаши Бюрет, и все это время у дверей ее ждал фиакр. Откуда взялась эта кривая старуха? Что она здесь делала в такой поздний час? Такие вопросы задавал я себе и не мог на них ответить, — удрученно закончил Пипле.
— Эта кривая старуха, которую звали Сычихой, уехала на фиакре в четыре утра? — спросил Родольф.
— Да, сударь. И она наверняка вернется, потому что мамаша Бюрет сказала, что пароль для кривой старухи необязателен.
Родольф подумал, и не без оснований, что Сычиха замышляет какое-то новое злодеяние, но, увы, ему и я голову не приходило, как близко коснется его эта новая интрига.
— Значит, договорились, дорогой Пипле. Не забудьте сделать все для Морелей и попросите вашу супругу отнести им хороший обед из лучшей соседней харчевни.
— Будьте спокойны, — сказал Пипле. — Как. только моя супруга вернется, я побегу в мэрию, в церковь и к харчевнику... В церковь — для мертвых и в харчевню — для живых, — философски добавил Пипле, поэтически украшая эту сентенцию. — Будьте спокойны, считайте, что все уже сделано.
У выхода Родольф и Хохотушка буквально столкнулись в Анастази, которая возвращалась с рынка с тяжелой корзиной всякой провизии.
— Счастливо вам, сосед и соседка! — воскликнула г-жа Пипле, глядя на них коварно и многозначительно. — Вы уже ходите под ручку... Дай бог, дай бог... Горячо, горячо! Молодость есть молодость... Хорошей девке — хороший парень! Да здравствует любовь! И дай вам боже...
Старуха исчезла в глубине аллеи, ведущей к дому, но голос ее доносился:
— Альфред, не печалься, мой старенький!.. Вот идет твоя Стази, несет тебе вкусненького, мой старый лакомка!
Родольф предложил Хохотушке руку, и они вышли из дома к бульвару Тампль.
Глава IV.
БЮДЖЕТ ХОХОТУШКИ
Ночью шел снег, а потом задул очень холодный ветер; обычно слякотная мостовая стала почти сухой. Хохотушка и Родольф направились к огромному и единственному в своем роде базару, который называли «Тампль». Девушка опиралась на руку своего кавалера и откровенна льнула к нему, как будто их давно уже связывала интимная интрига.
— Ну какая она смешная, эта мамаша Пипле! — заметила гризетка.
— Ей-богу, соседушка, по-моему, она права — ответил Родольф.
— А в чем она права, сосед?
— Она сказала: «Да здравствует боже!»
— Ну так что?
— Вот и я так же думаю...
— Не понимаю...
— Я бы тоже хотел воскликнуть: «Да здравствует любовь», но... с вами, и пошел бы... куда вы меня поведете.
— Верю вам, вы не очень упрямы.
— Что же в том плохого? Ведь мы соседи!
— Если бы не были соседями, я бы не вышла с вами вот так, под ручку.
— Значит, я могу надеяться?
— На что надеяться?
— Что вы меня полюбите.
— Я вас уже люблю.
— В самом деле?
— Это ведь очень просто: вы добрый и веселый. Хоть и сами бедны, вы делаете все, что можете, для несчастных Морелей, взывая к богачам, чтобы они сжалились над бедняками; у вас хорошее лицо и вежливое обхождение, а мне это приятно и льстит мне: кто подает мне руку, тот получает мою. Я думаю, достаточно причин полюбить вас.
Хохотушка весело рассмеялась и вдруг воскликнула:
— Посмотрите на эту толстушку, вот ту, в ее сапожках на меху! Похоже, она тащит на ногах двух кошек без хвоста!
И она снова расхохоталась.
— Я предпочитаю смотреть на вас, милая соседка. Я так счастлив, что вы меня уже полюбили.
— Я вам говорю это, потому что так оно и есть. Если бы вы мне не нравились, я бы вам тоже это сказала. Я никогда никого не обманывала и не была кокеткой-притворяхой. Когда кто-то мне нравится, я это сразу говорю...
Внезапно остановившись перед лавкой старых вещей, гризетка воскликнула:
— Ох, посмотрите на эти грубые часы с маятником и на эти две прекрасные вазы! Я уже отложила три ливра и десять су — они у меня в копилке. Лет через пять-шесть я смогу купить себе такие же.
— Значит, вы даже откладываете? А сколько же вы зарабатываете, соседушка?
— Самое малое тридцать су в день, а иногда и сорок. Но я рассчитываю только на тридцать, так будет осторожнее, и трачу не больше, — ответила Хохотушка с такой серьезностью, словно речь шла, о равновесии государственного бюджета.