Парижские тайны
Шрифт:
Франсуа, хотя он испугался, как и сестра, неподвижно застыл на месте. Однако после упомянутого нами сильного удара ставень не открылся; гробовая тишина царила теперь в доме.
Марсиаль больше не звал детей.
Немного успокоившись и движимый сильным любопытством, Франсуа решился осторожно приотворить окошко, и теперь он старался разглядеть сквозь щели в ставне, что же происходит снаружи.
— Будь осторожен, братец, — прошептала Амандина, услышав, что Франсуа отворил окно, она приподнялась на своем ложе.
– > Ты что-нибудь там видишь? — спросила она.
— Нет... ночь такая темная.
— И не слышишь ничего?
— Нет, ветер так громко свистит.
— Тогда прикрой... прикрой же окно!
— Ага! А вот теперь я что-то разглядел.
— Что ж именно?
— Я вижу свет фонаря... он светит то тут, то там.
— А у кого он в руках?
— Я различаю только свет... Вот он приближается... теперь слышны голоса.
— Кто бы это мог быть?
— Слушай... слушай... это Тыква.
— А что она говорит?
— Говорит, чтобы крепче держали лестницу.
— Ах, теперь я понимаю! Когда они тащили большую лестницу, она упиралась в наш ставень, от этого и был такой шум.
— А теперь я больше ничего не слышу.
— А что они с этой лестницей делают?
— Больше ничего не могу разглядеть...
— А что-нибудь слышишь?
— Нет...
— Боже мой, Франсуа! Может, они для того потащили лестницу... чтобы залезть через окно в комнату нашего брата Марсиаля?!
— Вполне возможно.
— А что, если ты чуть-чуть отодвинешь ставень и посмотришь...
— Не решаюсь.
— Ну совсем капельку...
— Нет уж, нет. Коли мать заметит!..
— Такая темень стоит, что никакой опасности нет. Франсуа нехотя выполнил просьбу сестренки, приоткрыл
слегка ставень и стал смотреть.
— Ну, что там, братец? — спросила Амандина: преодолев свои страхи, она встала с постели и на цыпочках подошла к брату.
— При свете фонаря, — сказал мальчик, — я вижу Тыкву, она стоит внизу и держит лестницу... они прислонили эту лестницу к окну Марсиаля.
— А дальше?
— Николя взбирается по лестнице со своим топориком в руке, топорик блестит на свету...
— Ах, вы еще не спите и шпионите за нами! — внезапно послышался громкий голос вдовы: она снаружи грозно прикрикнула на Франсуа и Амандину.
Войдя на минуту в кухню, мать увидела луч света, пробивавшийся сквозь полуотворенный ставень.
Бедные дети забыли погасить фонарь в своей комнатушке.
— Сейчас я к вам поднимусь – и вы от меня не уйдете, доносчики!
Вот какие события происходили на острове Черпальщика накануне того дня, когда г-жа Серафен должна была привезти туда Лилию-Марию.
Глава IV.
МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ
Пивоваренный проезд, проезд темный и малоизвестный, хотя он и находится в центре Парижа, упирается одним концом в улицу Траверсьер-Сент-Оноре, а другим — в подворье Сен-Гийом. Посреди этой улочки — сырой, грязной, сумрачной и унылой, куда никогда не проникают лучи солнца, — возвышается дом с меблированными комнатами (их в просторечии именуют «меблирашками» по причине дешевой платы).
На дрянной вывеске можно прочесть: «Меблированные комнаты и квартиры»; справа от темного крытого прохода видна была дверь, она вела в лавку, не менее темную, где обычно пребывал содержатель меблированных комнат.
Человека этого, чье имя не раз уже упоминалось обитателями острова Черпальщика, звали Мику: числился он торговцем старыми скобяными товарами, но он тайно скупал и прятал краденые металлические изделия и сами металлы: золото, свинец, медь и олово.
Сказать, что папаша Мику поддерживал деловые и дружеские отношения с семьей Марсиалей, — значит должным образом охарактеризовать его нравственный облик.
Существует, между прочим, некое весьма любопытное и вместе с тем устрашающее явление: это своего рода таинственное общение и связь между Почти всеми злоумышленниками столицы. Общие тюрьмы — огромные центры, куда стекаются и откуда затем растекаются волны социального разложения и развращенности, которые мало-помалу наводняют Париж, оставляя после себя окровавленные обломки и развалины.
Папаша Мику – толстяк лет пятидесяти, с порочным и хитрым лицом, прыщеватым носом и всегда красными от возлияний щеками; на голове у него красуется потертая шапка из выдры, он вечно кутается в старый зеленый каррик.
Над небольшой чугунной печкой, возле которой папаша Мику греется, можно заметить прикрепленную к стене доску с цифрами; на ней висят ключи от комнат, жильцы которых в данный момент отсутствуют. Стеклянная витрина, выходящая на улицу и забранная железными прутьями, забелена снизу, так что с улицы нельзя разглядеть (и тому есть свои причины) то, что делается в лавке.
В этом просторном помещении также царит почти полный мрак; на потемневших и сырых стенах висят ржавые цепи различной толщины и длины; весь пол почти сплошь завален грудами обломков железа и чугуна.
Троекратный стук в дверь, видимо условный, привлек к себе внимание содержателя меблированных комнат, а одновременно скупщика и укрывателя краденого.
— Войдите! — крикнул он. На пороге показался человек.
Это был Николя, сын вдовы казненного.
Он был очень бледен; выражение его лица было еще более зловещим, чем накануне вечером, и вместе с тем было заметно, что он старался изобразить притворную и шумную веселость в завязавшемся затем разговоре (сцена эта происходила на следующий день после драки этого злодея со своим братом Марсиалем).
— Ах, это ты, дружище! — радушно сказал содержатель меблирашек.
— Конечно, папаша Мику; я приехал обделать с вами небольшое дельце.
— В таком случае притвори дверь... поплотнее притвори дверь...
— Дело в том, что моя собака и небольшая моя тележка остались там, снаружи... а в ней — товар.
— Что ж ты мне привез? Должно, свинчатки? [104]
— Нет, папаша Мику.
— Ну уж, конечно, и не металлическую мелочь со дна реки, ты ведь в последнее время совсем обленился, совсем своим делом не занимаешься... так, может, это железяки? [105]
104
Листы свинца, которые воры сдирают с кровель.
105
Железо.