Парижские тайны
Шрифт:
Доктор-негр сидит с одной стороны стола, Поножовщик — с другой.
Грамотей, так крепко скрученный, что он не может пошевелиться, сидит посреди гостиной в большом кресле на колесиках.
Парни, доставившие сюда преступника, ушли. Родольф, доктор, Поножовщик и убийца остались одни. Раздражение Родольфа прошло: он спокоен, печален, сосредоточен: он готовится свершить торжественное и грозное деяние.
Врач задумчив.
Поножовщик охвачен неясным страхом. Он не может оторвать взгляда от Родольфа.
Грамотей мертвенно бледен... он боится... Обычный арест, возможно, не так испугал бы преступника, его обычная отвага не изменила бы ему перед лицом суда; но окружающая обстановка удивляет, страшит его; он находится во власти Родольфа, которого считал сообщником, способным предать его или дрогнуть в решающую минуту; из-за этого опасения, а также в надежде воспользоваться одному плодами кражи он и решил пожертвовать им...
Зато теперь Родольф кажется ему внушительным, грозным, как само правосудие.
Кругом – глубокая тишина.
Слышится только шум дождя, который падает… падает с крыши на мощеную дорожку.
Родольф обращается к Грамотею:
— Вы — Ансельм Дюренель... беглый каторжник из Рошфора, куда вы были сосланы навечно... как фальшивомонетчик, вор и убийца.
— Это ложь! Попробуйте доказать это! — говорит Грамотей дрогнувшим голосом, бросая вокруг себя беспокойные, дикие взгляды.
— Вы Ансельм Дюренель!.. Позже вы сознаетесь в этом. Вы убили и ограбили торговца скотом на дороге в Пуасси.
— Это ложь!
— Позже вы сознаетесь в этом. Убийца удивленно взглянул на Родольфа.
— Сегодня ночью вы проникли в этот дом ради грабежа и ранили кинжалом его владельца...
— Вы же сами предложили мне совершить это ограбление! — говорит Грамотей, немного приободрившись, — на меня напали... я защищался.
— Человек, которого вы ранили, не нападал на вас, он был безоружен. Я предложил вам совершить эту кражу... не отрекаюсь. Немного погодя я объясню, зачем мне это понадобилось. Накануне вы обобрали мужчину и женщину в Сите (вот взятый у них бумажник) и предложили им убить меня за тысячу франков!..
— Я слышал это! — воскликнул Поножовщик. Грамотей взглянул на него с лютой ненавистью.
— Вы сами видите, что толкать вас на преступление не требовалось, — заметил Родольф.
— Вы не следователь, я больше не буду вам отвечать...
— Вот почему я предложил вам совершить это ограбление. Мне было известно, что вы беглый каторжник... вы знали родителей одной несчастной девушки, во многих бедах которой виновата Сычиха, ваша сообщница... Я решил заманить вас сюда под предлогом крупной поживы, единственной приманки, способной вас соблазнить. Как только вы оказались бы в моей власти, я предложил бы вам на выбор, либо передать вас в руки правосудия, и тогда вы головой заплатили бы за убийство торговца скотом...
— Ложь! Я не совершал этого преступления...
— ...либо тайно выслать вас из Франции в место вечного заточения, где ваша судьба была бы менее тяжелой, чем на каторге; однако в обмен на смягчение вашей участи я потребовал бы от вас сведений, которые мне необходимы. Вы были осуждены на пожизненные каторжные работы и бежали с каторги. Лишая вас возможности вредить себе подобным, я оказал бы услугу обществу, а ваши признания помогли бы мне вернуть в лоно семьи бедную девушку, вся вина которой заключается в неудачно сложившейся жизни. Таков был сначала мой план, план нелегальный, но ваш побег и ваши новые злодеяния поставили вас вне закона... Вчера благодаря откровению свыше я узнал ваше подлинное имя.
— Это ложь! Я не Ансельм Дюренель.
Родольф взял со стола цепочку Сычихи и показал Грамотею маленькую скульптурку из лазурита.
— Святотатство! — грозно воскликнул он. — Подарив ее бесчестной женщине, вы осквернили эту реликвию, реликвию, трижды священную, ибо она перешла к вашему сыну от его матери и бабушки.
Грамотей, изумленный этим открытием, молча опустил голову.
— Вчера я узнал, что пятнадцать лет назад вы похитили вашего сына у его матери, вашей бывшей жены, и что вам одному известно, как сложилась судьба ребенка. Когда я понял, кто вы такой, у меня появилась еще одна причина для того, чтобы захватить вас. Я не хочу мстить вам за себя лично! Этой ночью вы опять пролили кровь ни в чем не повинного человека. Тот, кого вы серьезно ранили, доверчиво вышел к вам, не подозревая о ваших гнусных намерениях. Он спросил у вас, что вам здесь надобно... «Твои деньги и твоя жизнь!» — ответили вы и ударили его кинжалом.
— Все это поведал мне господин Мэрф, когда я оказывал ему первую помощь, — подтвердил врач.
— Это неправда, он солгал.
— Мэрф никогда не лжет, — холодно заметил Родольф. — Ваши преступления вопиют о мщении. Вы проникли в этот сад незаконным путем, вы ударили кинжалом человека, чтобы обокрасть его, и таким образом совершили еще одно убийство... Вы умрете здесь... Из жалости, из уважения к вашей жене и к вашему сыну мы спасем вас от позора смертной казни... Скажем, что вы погибли во время вооруженного нападения... Подготовьтесь... Ружья заряжены.
Лицо Родольфа было неумолимо.
Грамотей заметил в соседней комнате двоих мужчин, вооруженных карабинами... Его имя было известно, он подумал, что от него хотят избавиться, чтобы предать забвению последние совершенные им злодеяния и спасти от нового позора его семью. Как и все люди, подобные ему, этот человек был столь же труслив, сколь и свиреп. Полагая, что его последний час пробил, он задрожал с головы до ног и крикнул:
— Пощадите!..
— Нет для вас пощады, — сказал Родольф. — Если вас не пристрелят здесь, эшафота вам не миновать...
— Я предпочитаю эшафот... Я проживу, по крайней мере, еще два или три месяца... Не все ли вам равно, раз я буду наказан? Пощадите меня! Пощадите!
— Но подумайте, ваша жена... ваш сын... носят ваше имя...
— Мое имя уже давно обесчещено... Прожить хотя бы еще неделю... Пощадите!..
— У него нет даже того презрения к жизни, какое встречается у крупных злодеев! — сказал с отвращением Родольф.
— К тому же такая самовольная расправа запрещена законом, — уверенно проговорил Грамотей.