Парижские тайны

Сю Эжен

— Конечно, господин Мэрф. Но что поделаешь? Есть люди счастливые и несчастные; стоит мне подумать, что я буду зарабатывать четыре франка в день, когда иные не зарабатывают и половины, и подчас и того меньше...

— Хотите подняться и осмотреть второй этаж?

— Охотно, господин Мэрф.

— Там вы познакомитесь с хозяином, который хочет вас нанять.

— С хозяином?

— Да.

— Почему вы не сказали мне этого раньше?

— Я все объясню вам в свое время.

— Погодите, — сказал Поножовщик с печальным и смущенным видом, задерживая Мэрфа, — послушайте, я должен, сказать вам одну вещь... Быть может,

господин Родольф не говорил вам об этом... Но я ничего не должен скрывать от своего будущего хозяина... Пусть уж лучше узнает обо всем; теперь, а не потом.

— В чем дело, что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать...

— Что именно?

— Что я бывший преступник... что я был на каторге... — проговорил Поножовщик глухим голосом.

— Да? — молвил Мэрф.

— Но я никогда никому не делал зла! — воскликнул Поножовщик. — И я скорее подохну с голоду, чем стану воровать, — прибавил он, опустив голову, — я убил... в приступе гнева... И это еще не все, — заметил он после паузы, — хозяева нипочем не наймут бывшего каторжника; они правы; не за такие заслуги дают свидетельство о добродетели. Это и помешало мне найти приличную работу, меня нанимали только каком-нибудь порту для выгрузки плотового леса, ведь я говорил, когда нанимался на работу: «Дело обстоит так-то и так-то... Нужен я вам? Не нужен?» Пусть лучше сразу откажут, а не после, когда сами узнают... Я сказал все это для того, чтобы упредить вас: я выложу всю правду хозяину. Вы знаете его: если он не возьмет меня после этого, избавьте меня от знакомства с ним, лучше я тут же уберусь восвояси.

— Идемте же, — сказал Мэрф.

Поножовщик последовал за Мэрфом; они поднялись по лестнице; одна из дверей отворилась, и они оказались лицом к лицу с Родольфом.

— Дорогой Мэрф..... оставь нас одних, — молвил Родольф.

Глава II.

ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

Да здравствует хартия! Я чертовски рад видеть вас, господин Родольф, иначе говоря, монсеньор! — воскликнул Поножовщик. Встреча с Родольфом искренне обрадовала его, ибо услуги, которые щедрый человек оказывает людям, в той же мере привязывают его к ним, как и услуги, которые он от них принимает.

— Здравствуйте, друг, я тоже счастлив вас видеть.

— Ну и шутник господин Мэрф! Он сказал мне., что вы в отъезде. Вот что, монсеньор...

— Зовите меня «господином Родольфом», мне это больше по душе.

— Так вот, господин Родольф, простите, что я не зашел вас проведать после той ночи с Грамотеем... Я понимаю теперь, что был невежлив; но вы не в обиде на меня, правда?

— Прощаю вам этот промах, — проговорил Родольф, улыбаясь.

И, помолчав, спросил:

— Скажите, Мэрф показал вам этот дом?

— Да, господин Родольф; прекрасное жилое помещение, прекрасная лавка; все богато, ухоженно. Кстати о богатстве...

Кто теперь разбогател, так это я; господин Мэрф предложил мне заработок, и какой! Четыре франка в день!

— Я хочу предложить вам кое-что получше, мой милый.

— Лучше... Не в обиду будь вам сказано, это трудно сделать. Подумайте, четыре франка в день!

— Говорят вам, мое предложение лучше; ибо вам принадлежит этот дом, мясная лавка и тысяча экю наличными вот в этом бумажнике.

Поножовщик глупо улыбнулся, сплющил свою бобровую шапку между судорожно сжатыми коленями и не понял того,

что ему сказал Родольф, хотя все было изложено очень ясно.

— Я понимаю ваше удивление, — продолжал Родольф с доброй улыбкой, — но повторяю еще раз, что этот дом и эти деньги принадлежат вам, они ваши.

Поножовщик побагровел, провел своей мозолистой рукой по вспотевшему лбу и пробормотал изменившимся голосом:

— О, так, значит... так значит... это моя собственность.

— Да, ваша собственность, потому что я дарю все это вам. Понимаете? Вам...

Поножовщик заерзал на стуле, почесал затылок, откашлялся, опустил глаза и ничего не ответил. Он чувствовал, что мысли его разбегаются. Он прекрасно слышал то, что ему сказал Родольф, но как раз поэтому не мог поверить своим ушам. Между его беспросветным положением, его горькой нуждой и тем, что ему предлагал. Родольф, зияла такая глубокая пропасть, что ее не могла заполнить даже огромная услуга, оказанная им Родольфу.

Не торопя той минуты, когда его подопечный все. уразумеет, Родольф наслаждался тем, как был потрясен, ошеломлен Поножовщик привалившим ему счастьем.

Он видел с радостью, смешанной с глубокой печалью, что привычка к страданиям, к бедам столь велика у некоторых, людей, что их разум отказывается допустить возможность. иного, более светлого будущего, которое показалось бы очень многим не слишком завидной долей.

«Конечно, — думал он, — если, по примеру Прометея, человеку удается иной раз похитить искру божественного огня,., это бывает лишь тогда, когда он (да простится мне это богохульство) делает то, что надлежало бы делать иной раз самому провидению в назидание людям: доказывать добрым и злым, что существует вознаграждение для одних и кара для других».

Понаслаждавшись блаженной одурью Поножовщика, Родольф спросил:

— Так, значит, то, что я вам подарил, превзошло ваши ожидания?

— Монсеньор! — проговорил Поножовщик, внезапно вставая. — Вы предлагаете мне этот дом и — много денег... чтобы соблазнить меня – но я не могу...

— Не можете? Чего именно? — удивленно спросил Родольф.

Лицо Поножовщика оживилось, его стыд прошел; он сказал твердо:

— Я знаю, вы предлагаете мне столько денег не для того, чтобы склонить меня к воровству. Впрочем, я никогда в жизни не крал... Скорее всего для того, чтобы я кого-нибудь убил... но я по горло сыт кошмарами о сержанте! — докончил он мрачно.

— Несчастные люди! — с горечью воскликнул Родольф. — Неужели сострадание так редко встречалось им в жизни, что они видят в щедром даре лишь плату за преступление?

Обратившись затем к Поножовщику, он сказал ему мягким, ласковым тоном:

— Вы плохо думаете обо мне... вы ошибаетесь, я не потребую от вас ничего бесчестного. Я дарю вам лишь то, что вы заслужили.

— Заслужил? Я? я — вскричал Поножовщик, сомнения которого возобновились. — Но чем же?

— Сейчас все объясню: с детских лет вы не имели понятия ни о добре, ни о зле и были предоставлены своему необузданному нраву; вы провели пятнадцать лет на каторге с отъявленными негодяями, голодали, холодали. Затем вы вышли на свободу, но из-за клейма каторжника и недоверия честных людей вам пришлось по-прежнему жить среди подонков общества; несмотря на это, вы остались честным человеком и угрызения совести за содеянное преступление пережили наказание, наложенное на вас судом.