Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски
Шрифт:
Как и следовало ожидать, Сибилев решительно отказывается поддержать предложенный дружеский тон. Он ждет, пока я сяду, и затем сухо произносит:
— Мы внимательно следили за тобой все это время. У нас накопилось много вопросов.
— Любознательность — свойство живого и глубокого ума. Я открыт для диалога. Спрашивайте, и я постараюсь ответить.
— Что произошло в доме у профессора, к которому ты ходил в гости?
— Хороший вопрос, — начал Сибилев с самой сути. — Нуте-с, теперь главное состоит в том, чтобы не сболтнуть лишнего. По крайней мере один из присутствующих ни в коем случае
— Я же все рассказал Игорю. Умер профессор. Работа нервная, организм подвел. Так, знаете, грохнулся, я даже испугался. Столик журнальный головой разбил. Столешница там, правда, стеклянная, дерево было бы попрочней.
— А куда делись те двое, что входили в дом позже?
— Не знаю, не видел. Наверное, я с ними разминулся.
Сибилев не проявляет ни малейшего раздражения, хотя его слова звучат отчасти обидно:
— Не прикидывайся идиотом. Где это ты мог с ними разминуться? В частном доме из трех комнат и с одним входом?
Как говорили мне сведущие люди из числа следователей, при недостаточности доказательной базы лучший выход для подследственного — тупое молчание. Большого ума для проведения такой тактики не требуется, и я воздерживаюсь от ответа.
— Что ты узнал о Ван Айхене и его организации?
— Ничего особенного. Вы ведь материалами тоже не особо помогли. Надо дальше копать.
Этот ответ, как и предыдущие, совсем не ответ, но Сибилев терпеливее, чем кажется.
— Ну хорошо, а где Азат из вашего семинара?
— А пес его знает. Мы с ним выпили в ресторане, и он уехал. Он еле живой был, мало ли куда его понесло. Может, ему захотелось продажной любви, и он подался к женщине. Он все время о женщинах болтал. Редкий бабник.
Сибилев впервые оживляется:
— Кстати, о женщинах. Чего я от тебя не ожидал, так это ночевки в квартале красных фонарей.
Сильный ход, я чувствую, как заливаюсь краской. Значит, той ночью они следили за мной. Это как же они ухитрились? Подхватили меня в Амстердаме? Ай, красавцы, я ведь их не видел.
Откашлявшись, пытаюсь оправдаться:
— У меня с той девкой ничего не было. Я ведь не для того…
Панченко с Воропаевым ржут самым наглым образом, и даже Сибилев позволяет себе кривую ухмылку. Впрочем, я их понимаю, более идиотского ответа предложить было невозможно. Да и вообще, в нашей жизни часто глупее правды ничего придумать нельзя. Между тем начальник группы снова становится серьезным.
— Еще один вопрос на ту же тему. Тебе не приходило в голову, что в твоем положении стоило воздержаться от сомнительных связей, вроде этой твоей индонезийки?
— Это не имеет отношения к делу.
Сибилев поднимает палец и напыщенно говорит:
— Нет, имеет. Девушка действительно на редкость красива. Но эта связь — свидетельство твоего распада как личности.
— Вы хоть понимаете, что говорите-то? По вам, Николай Гаврилович, сексопатолог плачет.
Судя по всему, этот ответ приблизил встречу к завершению. В зеркале вижу, как Воропаев прикусывает губу. Панченко с удовольствием смотрит на своего шефа. Сибилев становится лиловым. Переведя дыхание и восстановив свой обычный цвет, он с ненавистью говорит:
— Ну вот что, ты откровенно отказываешься отвечать на наши вопросы, поэтому разговаривать дальше будем в Москве.
Отступать некуда, перевес в силе совершенно очевидно на стороне оппонентов, и остается только ответить с жалкой дерзостью:
— У меня еще масса дел в Голландии. Так что лететь вам придется одним.
— Нет уж, мы полетим вместе. И учти: руководство умирает от желания познакомиться с тем, кого так долго искали, или в любом случае покончить с ним. Так что если ты начнешь дергаться, нам велено поступать по принципу «так не доставайся же ты никому».
Вот как, Сибилева на патетику потянуло. Он с фальшивым сожалением разводит руками. Напоследок предпринимаю попытку уточнить сказанное:
— Так прямо здесь меня и грохнете?
На это Сибилев с сожалением отвечает:
— Ну что ты, времена не те. Но все будет сделано так, что никто из окружающих ничего не поймет. Так что надеяться тебе не на кого, и ты уж лучше до самого самолета веди себя тихо.
Воропаев с отсутствующим видом предателя смотрит в сторону. Иуда Панченко выгребает из кармана мелочь за кофе. Наверняка деньги казенные, этот скупердяй скорее удавится, чем станет из своих расплачиваться за всю компанию.
— За мой кофе тоже плати. Я теперь на казенном обеспечении.
Панченко молча пересчитывает монеты. Искоса глянув в сторону улицы, вижу, как из машины вылезают двое и перекрывают путь. Это их работа, мы с ними незнакомы, к ним и претензий меньше.
Мы, все четверо, одновременно встаем, напугав официантку, и организованно покидаем заведение. Жаль, в тесном проходе между столиками нельзя идти в ногу. Никогда еще мои проводы на самолет не обставлялись так торжественно.
Люди, чемоданы, полированный камень полов и гулкий голос диктора. Аэропорт Схипхол. Такой же, как другие аэропорты мира. Край земли, за которым только небо. И в центре — группа шпионов в ожидании своего рейса.
Мы прошли регистрацию, но до самолета еще около часа, и все сидят в зале вылета. Развлекать меня разговорами никто не собирается, предлагать выпить — тем более. Осталось только пресное чувство усталости и вялого ожидания.
Неподалеку сидят двое насупленных соотечественников. Молодой парень из консульской службы курит. Сибилев только что сухо рассказал о них. Эти двое, толи физики, толи математики, приехали в Голландию на стажировку. Здесь ученые не смогли поделить свою коллегу из Польши. Страсти, вызванные прекрасной полячкой, накалялись подспудно, пока ученые не попали на прием по случаю годовщины принимающего их института. Там они надрались до такого состояния, что на обратном пути потеряли над собой контроль. На память об учиненной в машине безобразной драке у одного оказалось прокушенным плечо, а у другого наполовину оторвано ухо. Как сообщали газеты, под горячую руку досталось и водителю, пытавшемуся вмешаться в потасовку. Спокойствие смог восстановить только наряд полиции. Теперь эти двое сидят в ожидании досрочного возвращения в Москву и вполне мирно беседуют.