Парижский шлейф
Шрифт:
– Но у нее, кажется, был муж? – Настя зачем-то взяла в руки льняную салфетку.
– Они развелись, – Стае стоял на коленях и мечтательно улыбался, – она тоже любит меня.
– Я за вас рада, – Настя отвернулась к окну, чтобы Стае не увидел катящихся по ее щекам слез.
Ей не хотелось плакать, когда он говорил, что уйдет, когда ругал за клуб, когда просил простить. А сейчас… Неужели это какая-то запоздалая ревность? Да. Настя вдруг с отчаянием осознала, что это самая настоящая ревность, но не к женщине, которую он любил, а к счастью, на которое они оба были способны. А она, Настя, нет. Как дорого, несмотря на прошлое, она заплатила бы за то, чтобы Николай был жив, чтобы он вернулся. Многое из измученной памяти давно уже стерлось – прежде всего плохое: будто это не он
Настя не делала ничего – словно оцепенела. Стае пытался разговорить ее, но тщетно. Она только дала понять, что не сердится, простила и хочет побыть одна. Он расплатился по счету поймал для нее машину, спросил, не будет ли она против, если за своими вещами он заедет потом. Настя выдавила радушную улыбку и кивнула. Машина неслась с оглушительной скоростью по полупустой Москве, а Настя думала, думала, думала. Она не боялась не справиться с клубом одна, без Стаса. Лидия поможет. Да и Алешенька оказался гораздо более разумным молодым человеком, чем она думала о нем сначала. Так что нет никаких сомнений. Но жизнь, несмотря на деньги, успех и даже какое-то, пусть смехотворное, но признание, по-прежнему дает крен.
Мысли прервало настойчивое жужжание телефона – звонила Элен. Она возбужденно кричала в трубку, несла какую-то околесицу о том, что выходит замуж и забирает Тему в Париж. Мальчик, видите ли, всегда мечтал туда попасть. Сквозь внезапную головную боль Настя попыталась внушить ей, что не надо так торопиться. Но Элен не желала ничего слышать и вопила, что лучше она обуглится от страсти, чем погибнет в вечной мерзлоте одинокой постели. И голос у нее был счастливый. Потом эта дурища пристала с тем, сколько она должна заплатить клубу за то, что увозит Артема. Настя едва от нее отбилась. А потом отключила трубку и снова расплакалась: оказывается, всем вокруг было уготовано счастье. Только не ей.
Глава 5
– Анастасия Петровна, следующего привести? – Олежек, как всегда, на низком старте – стоит только кивнуть, и он моментально умчится исполнять приказание, причем с абсолютно счастливой улыбкой на губах: поэтому и превратился из обычного танцора в менеджера, в ее правую руку, всего за полгода. Самое удивительное – когда его ни позови, он всегда рядом.
Хороший парень, жалко только – крыша совсем слетела. Сначала с одной великовозрастной дамочкой жил, потом с другой, теперь вот перешел на содержание к какому-то подпольному олигарху. На женщин больше не может смотреть. Да уж, ничто не дается задаром и не проходит бесследно. За пять лет работы «Les Fleurs du Mai» Настя имела достаточно шансов убедиться в этом. Например, стать танцором достаточно легко, а вот вернуться в состояние «нормального парня» невозможно физически. Потому что привычка к легким деньгам, потому что искаженное восприятие женщины, потому что затягивает, и еще много разных «потому». В лучшем случае ребята бросали стриптиз, чтобы стать личной игрушкой какой-нибудь экзальтированной дамы, в худшем – шли по рукам, причем без разбора, мужским или женским. Ну, были еще варианты: алкоголь, наркотики, болезни. Правду поет «Наутилус Помпилиус»: «Если ты ходишь по грязной дороге, ты не сможешь не выпачкать ног». Да только кто ж из ее красавчиков об этом думает?
– Послушай, мы с тобой уже пятерых посмотрели, – Настя демонстративно зевнула, прикрыв ладошкой рот: ей вдруг смертельно захотелось все бросить и уехать домой, подальше от клуба, от кастинга, от мыслей, – я устала.
– Хотите, я вам чаю зеленого принесу? – Олежек заискивающе заглядывал ей в глаза: больной ребенок чудовищной цивилизации. – Усталость как рукой снимет. Жалко же мальчика – три часа прождал.
Видимо, кандидат был и вправду симпатичный: иначе чего ради Олежек бы из-за него так распереживался?
– Ну, если он там последний, – Настя откинулась на спинку широкого кожаного кресла и вытянула под столом усталые ноги, – и если жалко, тащи сюда. Чай подождет.
Олежек быстро закивал и убежал за новым танцором. Настя прикрыла глаза. После того, как шесть месяцев назад уволился Алешенька, ей стало совсем тяжело. Пришлось самой принимать на работу официантов, танцоров, вести вечную непримиримую войну с «личным составом». Да еще эта чертова текучка кадров – отбирай, учи, мотивируй, и снова все по кругу, и так до бесконечности.
Система штрафов в клубе, военная дисциплина и жесткий отбор срабатывали только наполовину. Все равно приходилось пачками увольнять – кто чаевые скроет, кто начнет жаловаться клиентке на жизнь, кто еще умудрится что-нибудь отчебучить. Вот и брали новых – чтобы через некоторое время и с ними все пошло по известному сценарию. Господи, как же ей надоели эти самодовольные красивые лица с театрально увлажненным взглядом. Эти переливающиеся силой мышцы, глянцевая кожа, под которой не было ни стоящих мыслей, ни истинных чувств. Только жажда денег. Настя уже видела каждого насквозь, заранее знала, кто и что будет ей говорить. Она чувствовала себя древней старухой, которая прожила на свете столько, что теперь видит все наперед. Она устала. Устала смертельно.
Найти толкового директора по персоналу так и не удалось – говорят, сейчас это страшный дефицит на кадровом рынке. Неважно, в какой сфере. А Алешеньку, по большому счету, тоже можно понять. Он возмужал, встал на ноги, купил квартиру-машину-дом и давно вырос из узеньких плавок и высоких сапог. Теперь вот строит с помощью одной из клиенток какой-то ультрамодный фитнес-клуб. Обещал на открытие пригласить, но что-то пока тишина. Во всяком случае, расстались они друзьями, и Настя совершенно искренне пожелала ему на прощание удачи. Тем более что такая успешная карьера в среде стриптизеров большая редкость: пусть все сложится хорошо, он этого действительно заслужил.
Со Стасом они общались теперь очень редко: только по каким-нибудь великим семейным праздникам. Он женился на своей Пиле, родил двух дочерей и теперь крутился как белка в колесе, зарабатывая на жизнь своим «девчонкам» – Лилечкиных гонораров хватало разве что на хлеб и воду. Но никто в этой семье и не думал унывать. Глядя на Стаса, становилось ясно, что к настоящему счастью нужно очень и очень долго идти: только тогда человек способен его по достоинству оценить. Настя не раз пыталась помочь друзьям деньгами – уж этого-то добра у нее теперь было предостаточно, – но Стае делал обиженное лицо и ничего не брал, защищаясь излюбленным рассуждением о том, что «мужик должен зарабатывать сам». Ну, должен так должен. И она перешла к тактике подарков – каждый праздник обе девочки, которых Стае любил до помутнения рассудка, получали по целому гардеробу одежды и обязательно по игрушке. С последним Настя боялась переборщить: по печальному опыту собственных родителей знала, что не стоит баловать детей. Их нужно любить.
А с родителями отношения так и не наладились. Вернее, со стороны казалось, что все хорошо, но Настя многое теперь не могла им простить. Виделись они не чаще трех раз в год – Настя заезжала на день рождения мамы, папы и тридцать первого декабря. Конечно, они говорили изредка по телефону, и, когда было нужно, Настя отправляла к маме водителя с деньгами. Но личные встречи удовольствия не приносили. Настя отчетливо видела, как переменилось к ней отношение родителей с того момента, как она стала материально им помогать: отец наконец заговорил – после четырех лет молчания, мама то и дело заискивающе улыбалась и суетилась вокруг. Грустно. Может быть, конечно, они ее по-своему любили, но с самого детства она слишком часто слышала о том, как много в нее «вложили», как трудно было сделать так, чтоб «доченька ни в чем не нуждалась» и что поэтому, когда она вырастет, от нее должна быть «отдача». Сначала родители полагали, что «отдача» придет через удачное замужество, потом наступило разочарование, теперь вот – разумный баланс: «Ты нас содержишь, а мы не вмешиваемся в твою жизнь». Настя иногда с горькой усмешкой думала о том, стали бы родители и дальше брать у нее деньги, если бы знали правду об источнике ее доходов. И не находила ответа.