Шрифт:
Старик
Прохладный осенний вечерний ветер нежно прикасался к лежавшим на земле листьям, заставляя их от этого тихонько урывисто шуршать и с большой неохотой перекатываться на другое место. Шуршанье здорово походило на громкое мурлыканье какого-нибудь кота, которому посчастливилось урвать порцию ласковых поглаживаний, и так же, как и мурлыкание, звук, издаваемый ветром и листьями, вызывал некое умиление и чувство внутреннего покоя. Асфальт, порядком нагревшийся за этот, все еще долгий, осенний день отдавал тепло в виде поднимающегося в небо пара, который подхватывался тем же самым ветром и растворялся в воздухе, дополняя вечернюю прохладу легкими прикосновениями тепла от не так давно ушедшего лета.
Деревья мерно покачивались в такт мурлыкавших листьев. Где-то, казалось бы, далеко, за стеной деревьев, слышались
Весь этот контраст пустоты и звуков мог заставить думать, что все это и есть парк; что не люди ведут споры и дарят друг другу пронзительные слова, а сам парк открывает свою память, выпуская на волю то, что хранил в себе все время – разговоры, секреты, тайны, которые имели место, возможно, десятки лет назад. Возможно, то прошлое, которое безвозвратно ушло от людей, оставшись лишь на страницах книг, здесь, в этом уголке города, могло возвращаться в настоящее, накладываясь на него, переплетаясь с ним, и снова жить. Если бы кто-то слушал эти звуки, то у него могло сложиться ощущение, что вот сейчас из ниоткуда начнут возникать отдельные люди или целые компании, гулявшие тут задолго до настоящего момента. А затем так же неожиданно растворятся, не оставляя ни намека на свое недавнее появление, уступая место новым видениям из другого времени, подчиняясь лишь воле Парка, такого большого и старого. Но время шло по-прежнему в одном направлении, и вместо иллюзий на парковых дорожках появлялись все те же одинокие прохожие, или гуляющие компании. Те и другие проходили мимо, скрываясь за поворотами, не отвлекаясь ни на мурлыканье-шуршанье листьев, ни на порывы ветра, ни на сущность парка. Никакой мистики и загадочности, только спешка и обыденность. Просто нужно без оглядки идти по парковой дорожке в завтрашний день, чтобы завтра можно было точно так же идти в послезавтрашний. И так до бесконечности, до тех пор, пока слово «завтра» будет существовать в обиходе, и пока ноги могут делать эти злосчастные и пресловутые шаги. А парку останется лишь хранить их, ведь в жизни нет мистики, есть лишь мистификация, а еще есть парк…
Лавочки, стоявшие вдоль всей дорожки, были в этот вечер свободны от посетителей, да и во всем парке в этот вечер не было многолюдно. Лишь одна из лавок была занята стариком, который, укутавшись в грязный, серый и очень потертый плащ, сидел и смотрел вслед уходившей женщине с двумя маленькими детьми. В его взгляде читалась грусть по временам, когда он сам мог вот так держать свою маму за руку и гулять по городу, не думая ни о каких взрослых проблемах и насущных вопросах. Ведь это золотое занятие и время для всех людей, ценное и с каждым прожитым годом все больше ценимое.
А женщина в длинном красном платье и собранными в хвост волосами золотого цвета тем временем шла, о чем-то рассказывая детям, шедшим по обе стороны от нее. Один мальчик, на вид лет пяти, гордо вышагивал, размахивая самодельным корабликом, изображая его плавание по морю в девятибалльный шторм. Второй ребенок, может быть на год младше, шел и молча слушал историю, рассказываемую женщиной, засунув в рот палец, скорее всего, от удивления или восхищения – старику этого было уже не понять, так как вся эта компания скрылась за поворотом.
Мужчина улыбнулся и покачал головой, отгоняя мысли, которые смогли заставить его открыть свой чемодан с воспоминаниями и перебрать некоторые из тех, которых он сегодня не хотел касаться. Нужные воспоминания, те, что должны были выйти на свет, находились не так глубоко, хотя и были такими же волнительными.
Погладив себя по редким и жиденьким оставшимся на голове волосам, Старик посмотрел вдаль. Дорожка проходила по склону, и находившиеся на ней лавочки были расположены таким образом, что, когда человек садился отдыхать, то оказывался лицом к лицу с городом, если можно так сказать. Деревья, которые росли ниже дорожки, были такими же редкими, как и волосы на голове Старика, а кустарник в этом месте регулярно
За ковром частного сектора стояли, выглядевшие, благодаря контрасту, исполинами, десятиэтажные дома. Они словно выросли плотной стеной вокруг маленьких домиков, и если бы эти домики с улочками и прочими мелочами были бы морем, то эти дома служили бы дамбой, которая не дала бы им расплыться и унестись бурным потоком вглубь района. А над всем этим было небо, сегодня это было голубое вечернее осеннее небо. Бездонное, холодное и теплое одновременно, оно больше принадлежало парку, нежели городу или даже самому себе. В данный момент небо было тем самым отрезанным куском пирога, из-за которого многие вещи кажутся незавершенными, но здесь этот кусок находился на своем месте, делая открывающийся вид завершенным и выделяя Парк из десятков других городских мест отдыха.
По другую сторону от лавочки находился уходящий вверх склон с такими же редкими деревьями и пожелтевшей травой, на которой лежали неубранные опавшие листья, возвещавшие всем, что уже совсем скоро осень смоет летнее тепло с паркового асфальта своими холодными и чистыми дождями. До вершины холма, на которой и находилась значительная часть парка, было совсем немного, и при желании даже человек в возрасте мог без труда подняться наверх, не доходя до удобной лестницы. Но таких желаний обычно ни у кого не возникало, травы, по которой можно было походить, и деревьев, к которым можно было прикоснуться, хватало в избытке. Но был лишь один-единственный штрих, который отличал вершину этого склона, пожалуй, как бы громко это не звучало, от всего парка – и этим штрихом был дуб. Огромный, ветвистый и раскидистый, он рос на вершине холма, наверное, уже ни одну сотню лет, необхватным стволом уходя под самое небо и возвышаясь над всем парком, а может быть и городом, подобно царю, стоящему над своими подданными. Видя его, а это трудно сделать, когда ты просто идешь и не хочешь ничего видеть кроме своей дороги, сразу же хотелось подойти к дереву, посмотреть на этого великана вблизи, прикоснуться к огрубевшей коре и убедиться, что он не иллюзия, а настоящий.
Старик погладил себя по волосам и посмотрел вдаль. Сидя на этой лавочке, он никогда не уставал смотреть вдаль, стараясь разглядеть что-то новое, что-то важное, что поможет ему выбрать правильное решение или сделать тот важный шаг, которого так не хватает в жизни. Сейчас мужчина уже понимал, что ему нужно сделать этот шаг вперед, чтобы идти дальше, именно для этого он и здесь, в парке, сидит на скамейке и смотрит вдаль, а в голове уже начинают роиться мысли, выдергивая из глубин памяти обрывистые воспоминания. Сколько у него было важных шагов в жизни? Не перечесть. Или наоборот. Он закрыл глаза, чтобы картинки воспоминаний были более яркими, и начал вспоминать шаг за шагом, от начала жизни и до самого вечера, когда он сидел на скамейке.
Вот Старик, а тогда еще шестилетний мальчик, учится ездить на велосипеде, вместе с папой, таким молодым и веселым. Мальчик (Старик) падает, пробует снова, опять падает, у него не получается, но вот велосипед обретает равновесие и едет, уверенно и твердо. Папа смеется и хлопает в ладоши. Такой молодой, красивый и счастливый, как и сам мальчик, теперь уже старик.
Школьный выпускной, юноша (Старик) в модном по тем временам костюме, статно ходит между своих пока еще одноклассников, перекидывается фразами, смеется. Он молод, перед ним открыты все дороги и впереди взрослая самостоятельная жизнь. На другом конце зала Папа и Мама, сидят и смотрят на своего сына. Гордые и счастливые. Эта гордость передается и ему самому.