Парламент
Шрифт:
— Я вот, мать твою, пятнадцать лет коммунистом числился на одной из водо-насосных станций. Что поимел за эти годы? А ничего. Потому как, мать твою, понимаю, что принимали меня в рабочий класс не для гегемонства пролетариата, а для численности. Теперь только, когда поменял кувалду на мотыгу, понимаю, что пролетарий — это полный пролет по всем благам и привилегиям. Тебе, интеллигенции, мать твою, с рабочих драть взносы да налоги гораздо выгоднее. Почему? А потому, что у власти стоят не рабочие, которые институтов не заканчивали, а интеллигенция. Она, это правда, тоже платит взносы и налоги. Но на эти денежки,
Он, не попрощавшись, оставил их в центре двора, направился на огород и остервенело принялся махать мотыгой, всем своим видом показывая, что разговор окончен.
Алистратов понял, что теперь этот «дачник» никогда не пойдет ни на какие выборы и не станет чесать затылок, раздумывая за какой блок или партию ему отдать свой голос. Он, рабочий мужик, не умом, а чутьем определил, что вся эта масса новых партий, программ и идеологий — лишь способ для их лидеров расположиться поближе к государственной кормушке.
В этой деревне, как и в следующей, где они побывали, нейтральных жителей, которые вообще не собирались голосовать, насчитывалось даже больше тех, кто решил все-таки упустить бюллетень в избирательную урну.
— Не благодарная у тебя работа, — сказала Евгения, когда они возвращались в Марфино.
— Почему неблагодарная? Нормальная работа. Специалист любой профессии вынужден иногда ковыряться в дерьме и выслушивать неприятные вещи. Будь то сантехник, автобусный контролер или адвокат. Впрочем, я к этому отношусь совершенно спокойно.
— Наверное, твое копание в дерьме приносит неплохой заработок? — она впервые за все время знакомства поинтересовалась у Романа его материальным положением.
— Не скрою — даже очень хороший. Еще лет пять назад я даже представить себе не мог, что когда-нибудь смогу столько зарабатывать.
— Ты — новый русский?
— А что ты понимаешь плод словами «новый русский»?
Она на несколько секунд замолчала и, казалось, следила за дорогой.
— Ты что, против новых русских? — переключив скорость, поинтересовался Роман, приглашая её к начатому разговору.
— Нет, почему же! Иногда я даже завидую тем, кто в раз став богатым, теперь шумно гуляет, веселится и не комплексует ни перед какими авторитетами. Шальные деньги дали многим уверенность в себе. Меня настораживает только одно: большая половина новоявленных богачей не обладает даже ни высшим образованием, ни определенным уровнем культуры. Сколько раз в салоне самолета я видела этих нуворишей. Одни смачно, с хрустом, откусывают яблоки, другие лопают черешню, отрывая зубами ягоду от черенка, третьи, забывая об элементарном этикете, дарили моим подругам по работе золотые портсигары, зажигалки и даже мундштуки. Это нам, женщинам! Я больше чем уверена, что на своих официальных приемах и торжественных фуршетах они не стесняются ковырять спичками и зубочистками во рту. Они путают Гоголя с Гегелем, Гегеля с Бебелем, Бебеля с Бабелем, а Бабеля с кабелем…
Алистратов, сбавив скорость, откровенно расхохотался. Она вопросительно посмотрела на него, подумав о том, что смеется он вовсе не над словами, а над нею самой.
— Я что, не права, милый?
— Права, даже очень права. Просто я вспомнил о сказочно богатом человеке, который и пригласил меня в эту губернию. Роман не стал называть имя банкира Бурмистрова, — Так знаешь, он постоянно ковыряет в ухе. Правда, не спичками, а сделанной по его заказу золотой ковырялкой.
— Ну, вот, видишь, современные богачи и знаменитости, в отличие от предков, не то что забывают, а просто не ведают о какой-либо культуре, морали и нравственности.
— Не стоит пенять на наши дни. И раньше такое случалось.
— Никогда не поверю.
— Как-то в мемуарах сестры Антона Павловича Чехова я вычитал такой факт: великий русский поэт Афанасий Фет, проезжая всякий раз мимо Московского университета, просил кучера остановиться. Затем открывал окно кареты и демонстративно плевал на здание университета. В последствии даже личный извозчик привык к такому невежеству своего патрона и, дабы ему угодить, останавливался без всяких приказаний.
Женька улыбнулась:
— Его пример для тебя заразителен?
— Зачем же мне, Женечка, плевать на свою альма-матер? Семь лет назад я закончил текстильный институт с отличием. А год назад получил диплом социолога в Московском государственном университете.
— А в народе говорят: век живи, век учись, а все равно дураком помрешь.
— Мы, будучи студентами, говорили по-другому: век живи, век учись, а бедняком помрешь. И знаешь, многие были уверены в этом. Кроме меня и ещё нескольких человек. Я уже тогда поставил перед собой цель помереть состоятельным человеком. Здесь, в России.
— А что предоставлялась возможность уехать за кордон? — съехидничала она.
Роман не обратил на её иронию внимания.
— Знаешь, и сегодня редкий специалист-умница не думает, как бы рвануть за рубеж, дабы со своей мизерной зарплатой на родине вовсе не остаться без штанов. Один мой сокурсник, вернувшись из Германии на краткосрочную побывку, сказал: «Жизнь дается только один раз, и прожить её лучше там». Мне тогда показалось, что в его счастье проскользнули грустные нотки. Боже мой, подумал я, неужели успех и радость могут быть такими тихими и унылыми?
— Зато он, наверное, решил все свои материальные заботы.
— Живет в общем-то не богато, но говорит, что не жалеет. Только теперь в России люди, с такой же как у него хваткой и способностями, имеют гораздо больший заработок. И что самое главное, о переезде за границу не мечтают.
— Ты это говоришь о себе, Рома?
— И о себе в том числе. Я ведь не из богатой семьи. И ещё несколько лет назад радовался, что смог купить на ужин чебурек и стакан кофе с молоком. Могу как социолог тебе сказать: экономическая реформа, с какими бы огрехами и жертвами она не проводилась, все-таки пошла на пользу и дала ощутимые блага.