Пароль получен
Шрифт:
— Эй, матка, матка! — крикнул он Матрене Максимовне, жене Крутова, показывая знаками, чтобы та открыла заслонку.
— Никс, никс… — Матрена Максимовна покачала головой, вытаскивая из печи ухватом чугун со щами.
Убедившись, что в печке действительно никого нет, солдат сосредоточил все свое внимание на щах. Подняв крышку, он пошевелил ноздрями, вдыхая ароматный запах, вынул из-за голенища сапога ложку.
Похлебав щей, он быстро выбежал на улицу, предварительно заглянув под кровать.
Всего этого Валентин не видел. Он лежал в ворохе сена на чердаке, сжимая в руках противотанковую гранату.
И вот теперь еще одна неприятность: вечером в избу Крутова пришел на ночлег полицейский, да еще и предупредил, что будет облава.
Захар Ильич сказал Готвальду, что этого полицейского он хорошо знает и вряд ли его стоит опасаться. Однако и Готвальд и хозяин не спали всю ночь: Валентину ночью надо было уходить.
Шерстнева разбудил стук в окно.
Накинув полушубок и сунув ноги в разбитые валенки, Захар Ильич, что-то недовольно бормоча себе под нос, вышел открывать дверь. Тимофей на всякий случай поставил пистолет на взвод.
Старик долго не возвращался. Шерстнев лежал в маленькой комнатке, отделенной от избы тесовой переборкой, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило в сенях. Оттуда доносились приглушенные голоса, скрипели половицы.
«Кто бы это мог быть?» — раздумывал Шерстнев. А может быть, односельчане Крутова решили расправиться с предателем, за которого его, Тимофея, принимают?
Он поспешно оделся и на цыпочках направился к выходу. Еще раз прислушался: за пологом о чем-то шептались. Шерстнев осторожно приоткрыл дверь.
Захар Ильич держал в руках «летучую мышь». Тусклый свет фонаря вырывал из темноты еще две фигуры. Лица ночных гостей были освещены снизу, и Тимофей не сразу понял, что перед ним Алексей и Готвальд.
Несколько мгновений полицейский стоял, не в силах произнести ни слова. Потом настежь распахнул дверь.
— Алексей! — вскрикнул он наконец и прислонился к дверному косяку. — Откуда? Ты ведь… ты же…
— Покойник? — засмеялся Алексей, обнимая Шерстнева. — Как видишь, нет…
— Ничего не понимаю, — пробормотал Тимофей. — Да что же это последнее время происходит?
Захар Ильич, видимо, тоже ничего не понимал. Он приготовился услышать выстрелы, возню и сейчас переводил недоуменный взгляд с Алексея на Шерстнева.
— Это как же получается? — спросил он. — Выходит, свои, что ль, встретились?
— Свои, свои, — весело подтвердил Алексей, хлопая Шерстнева по плечу.
Тимофей обнялся с Готвальдом, и все трое долго шутили над Захаром Ильичом, который не хотел пускать в избу Алексея, потому как у него ночует полицейский.
Шерстнев выговаривал Алексею, как тот мог не сообщить ему, что остался жив?
— Ведь я мысленно похоронил тебя, брат… Как же ты мог не сказать мне?
— Но как? — спросил Алексей. — Ведь ты был в отъезде, а доверять малознакомому человеку… сам понимаешь.
— Но зачем тебе вся эта комедия? — не унимался Шерстнев. — Ушел бы просто в лес, и все…
— Чтобы доставить удовольствие гестапо. Не хотелось их как-то огорчать, — улыбнулся Алексей. — Боялся, что с начальником гестапо будет плохо. Все-таки обидно, я ведь был у него в руках. — Алексей помолчал, потом добавил: — А если говорить серьезно, то мне выгоднее числиться в покойниках, чем
В избу вошли еще два партизана и напомнили Алексею, что пора уходить.
Был второй час ночи.
— Ну что ж, двинемся. — Алексей поднялся.
Он обнял Шерстнева, они уговорились о новых явках — все старые связи были потеряны.
Тимофей пожал руку Готвальду и двум проводникам. На прощание предупредил:
— Имейте в виду, в нескольких километрах отсюда — отряд полиции. Осторожней! — И шепнул Алексею: — Завидую… Хотелось бы быть с вами.
Алексей махнул рукой.
— Потерпи. До встречи…
Готвальд, Алексей и два проводника вышли на улицу.
Стояла темная ночь. Проводники, хорошо знавшие дорогу, уверенно шли по лесу.
10. От Андрея
Шла осень 1942 года. Петр Кузьмич позвал Алексея в свою землянку и протянул ему листок бумаги.
— Тебе, из Москвы.
Алексей торопливо скользнул взглядом по строчкам. Это была радиограмма из Центра.
«Рады сообщить вам, — читал Столяров с волнением, — что добытые вами сведения высоко оценены руководством и способствовали нанесению чувствительных ударов по оккупантам. Вы проявили в борьбе с врагом смелость, изобретательность и отвагу. Вы, несомненно, нуждаетесь в серьезном лечении. Несмотря на то, что враг еще силен и продолжает оставаться опасным для нашей Родины, считаем целесообразным предоставить вам отпуск для отдыха и лечения, чтобы в дальнейшем, используя все свои возможности, вы смогли с новыми силами включиться в боевую деятельность по разгрому и уничтожению гитлеровских захватчиков.
Алексей прочитал радиограмму несколько раз, затем слегка дрожащими пальцами сложил бумажку вчетверо и сунул в карман. После многих месяцев, проведенных во вражеском тылу, эти теплые слова благодарности взволновали его до слез. Нет, Столяров не ждал поощрений. Но было приятно, что он наконец принес какую-то пользу фронту. Не напрасно прошли его бессонные ночи, когда он обдумывал, как пробраться на секретный аэродром. Вознагражден был риск, когда Алексей среди бела дня фотографировал секретный приказ о наступлении. И теперь, за время пребывания в отряде, он участвовал в разработке нескольких секретных операций и наладил партизанскую разведку, которая добывала немало важных сведений.
Он постарается сделать еще больше. Правда, Центр предлагает ему отдохнуть. Это, конечно, соблазнительно. Ранение, несколько месяцев, проведенных в больнице, постоянное напряжение, полуголодная жизнь — все это сказалось на его когда-то могучем здоровье.
Мучительно хотелось повидать жену. Да, очутиться вдруг в Москве, среди своих, — это казалось немыслимым счастьем. Но выбраться отсюда можно было только самолетом, перелет и посадка которого связаны с огромным риском для пилотов. Нет, рисковать чьей-то жизнью ради короткого счастья он не мог. Да и оставить своих товарищей теперь, когда настоящая работа только началась, было бы безрассудно.