Пароль получен
Шрифт:
Первые два дня Колос всячески иронизировал над планом Алексея и выискивал в нем все новые и новые уязвимые места.
Он так часто возвращался к обсуждению этой идеи, что Алексей уже стал смеяться.
— Кажется, моя мыслишка не дает тебе покоя, а? Сознайся. А ведь она соблазнительна!
— Конечно, — с виду неохотно согласился Геннадий. — Но уж чересчур сложна.
— Предложи проще.
Но Колосу ничего другого так и не удалось придумать. И уже теперь обсуждали план Столярова все втроем, горячась, увлекаясь и одергивая друг друга, если кто-нибудь залезал в дебри фантазии.
В замысел посвятили Лещевского. После пыток в гестаповском застенке, после всех волнений, связанных с побегом, Адам Григорьевич еще не совсем оправился. Столяров попросил Скобцева, чтобы хирургу назначили усиленный паек: за два месяца тюремного заключения Лещевский исхудал до неузнаваемости. Но врач по-прежнему был полон решимости и мужества.
— Что я буду делать в отряде? — спросил он Алексея в первый же день.
— Отдыхать, — ответил тот. — Пока только отдыхать, дорогой доктор, а потом дела найдутся.
— Не могу же я быть нахлебником!
— Не волнуйтесь. Вернете долг, когда встанете на ноги… А теперь дышите воздухом, отсыпайтесь. В землянке хоть и сыровато, но спать можно спокойно, фашисты сюда и носа не кажут.
Однако вскоре после этого разговора Алексей узнал от комиссара отряда, что хирург уже оперировал в санитарной палатке раненного в ногу партизана.
— Так он же сам еле на ногах держится! — удивился Столяров.
— Я пытался его отговорить, — сказал комиссар, — но он замахал на меня руками и заявил, что работа для него лучшее лекарство.
И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были заклеены пластырем.
Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о «подпольной» практике своего друга, и приступил к делу. Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек, заслуживающий доверия.
— Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных, вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?
Лещевский ответил не задумываясь:
— Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович Солдатенков.
— Кто он? — поинтересовался Алексей.
— Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.
— Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное. Вы за Солдатенкова можете поручиться?
— Как за себя, — твердо ответил врач. — Мы были откровенны друг с другом. Он, так же как и я, очень мучился, что ему приходится работать на немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему… Если он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему в обо всем, что вам нужно, договориться…
— Нет, — возразил Алексей. — Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой способ связаться с Солдатенковым.
Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не удержался и, улыбнувшись, спросил:
— Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?
Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.
— Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь… Так вот: прошла успешно. И руки не дрожат.
Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу. Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал «полицаю» еще одно задание: во что бы то ни стало добыть фотографию лежащего в госпитале курсанта. Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его. Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал: в госпитале скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем…
Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере морозной зимней ночью и достал из-под подкладки пальто аккуратно завернутую в бумагу фотографию — наспех сделанную копию.
Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым, правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст…
После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от врача в полнейшем недоумении.
— Что с нашим лекарем творится — не пойму, — сказал Геннадий Алексею.
— Не понимаю…
— Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит. Устал, что ли…
Алексей задумался.
— А ведь, кажется, я промашку дал, — проговорил он наконец. — Мы с тобой кое-что не учли, Геннадий.
— Что именно?
— То, что Лещевский — человек тонкий, легкоранимый.
— Он что, обиделся на что-нибудь?
— Думаю, что так. И пожалуй, он по-своему прав.
— В чем же прав-то?
— Как ты думаешь?
— Ну, сдали нервы, переутомление…
— Может быть, но не только.
— Что ж тогда?
— А ты вспомни. Мы у него насчет Солдатенкова все узнали? Узнали. Зачем? Ясно, что не для врачебной консультации. К тому же просили Адама Григорьевича послать этому врачу с нашим человеком письмецо. Нетрудно догадаться, что мы что-то затеваем. А ему — ни слова…
— Он решил, что мы ему не доверяем?
— Вот именно. Ты его пойми: ведь он работал у немцев, а в отряде недавно. Готовится какая-то операция — ее держат от него в тайне.
— А ведь, черт побери, ты, наверное, прав, — засмеялся Геннадий. — Давай проверим.
Они вошли в землянку к Лещевскому. Тот хмуро сидел на койке, холодно ответил на приветствие.
Алексей поинтересовался, как врач себя чувствует.
Адам Григорьевич пожал плечами.
— Что мне делается, старику… — Исподлобья оглядывая своих собеседников, он догадывался, что зашли они не за тем только, чтобы осведомиться о здоровье.
— Вот что, Адам Григорьевич, — сказал Алексей после неловкой паузы, — мы решили поговорить с вами откровенно. Не возражаете?