Паром
Шрифт:
Авантюризм есть жульничество, морально оправданное опасностью.
Даже когда немцы стояли под Москвой, наши люди Сталина боялись больше, чем Гитлера. Любой народ после столь сокрушительных побед Гитлера в два-три месяца впал бы в панику и анархию, но наш народ настолько боялся Сталина, что практически не позволил себе анархии, и мы победили. Это не исключает героизма народа, но существенно дополняет его.
Традиция рабства. У нас духовную силу часто понимают как одновременно и полицейскую силу. Возмущаются, что духовная сила не принимает
У писателя есть шанс стилем победить судьбу. А что делать человеку, если он не писатель, но хочет победить судьбу? Стилем жизни побеждать судьбу. Не допускать со своей стороны сознательной подлости, и ты, как бы ни сложилась твоя жизнь, стилем жизни победишь судьбу.
Святость — абсолютная доверчивость к людям. Разоблачая обман, мы, не подозревая этого, подсознательно служим святости, облегчая ей жизнь. И это не менее правдоподобно, чем то, что мы служим истине.
Принято думать, что люди с годами мудреют. Но добреют ли? Вот что главное.
Только самые свободные и умные люди совершенно безразличны в своих суждениях к тому, выгодны они или невыгодны собственному народу. Главное — истина.
Главная партийная фраза, которую я слышал повсюду, разъезжая по районам, когда работал в газетах:
— Как не хотят? Заставим!
Это уже были сравнительно либеральные времена. Можно было сказать:
— В этой деревне не хотят подписываться на облигации.
— Как не хотят? Заставим!
Как часто умные люди не понимают совестливых. Аппарат совести тоньше устроен, чем аппарат ума.
Чтобы понять поэта, надо влюбиться в его творчество. Потом ты можешь охладеть к нему, но то, что ты узнал, влюбившись, навсегда останется с тобой.
Настоящая личность никогда никому не навязывает себя. Навязчивость — признак отсутствия личности.
Люди равны только перед законом. Философия равенства подлая. Представьте, на одной работе — ничтожный и бездарный человек, а рядом, в том же кабинете, талантливый и благородный. В условиях равенства — бездарный с потрохами сожрет талантливого. И так будет всегда и везде. Равенством мы возвышаем ничтожного человека до уровня благородного. Но тем самым ничтожество фактически становится выше благородного человека, продолжая тайно владеть инструментом подлости. Духовный аристократизм необходим. Ничтожество надо достаточно четко отделить от того, кто выше него, хотя бы для того, чтобы его, ничтожество, удержать от соблазна преступления.
Он так панически боялся впасть в фальшь, что постоянно от этого впадал в фальшь. Он, как плохой певец, не доверял своему слуху.
Высшее достижение литературы — смеяться над своим героем и его же любить.
Пространство родины должно быть соразмерно пространству жизнедеятельности человека. Если пространство родины слишком велико, созидательная энергия человека падает, он чувствует, что ему не под силу обуютить пространство родины. Но если он проникнется мыслью, что каждому обязательно нужно обуютить только ближайшее окружение — место работы, семью, дом — и тогда родина обуютится сама, его не будет угнетать
Есть Добро и есть Зло. Соединяющее звено — мошенник.
В Германии в метро вдруг увидел лифт.
— Для чего это? — спросил у своего спутника-немца.
— Для инвалидов, — сказал он.
Вот это и есть настоящее народолюбие, забота о человеке. Российскую власть всегда раздражал ее собственный народ, хотя власть всегда лицемерно клялась в любви к народу. Может, народ раздражал власть именно из-за этого вынужденного лицемерия. Как же она могла стараться облегчить жизнь народа, когда он всегда ее раздражал. Народ раздражал власть, потому что, при всей ее тупости, она понимала, что реальный народ не похож на образ того народа, который она выдумала из идеологических соображений.
Этот поэт разбирается в стихах, как пингвин в Библии.
Ничто так не обнажает истинное состояние ума человека, как попытка определить соотношение далеких друг от друга вещей. Тут-то обнаруживается замаскированный дурак или неожиданный умница.
Вот что было в детстве. У нас во дворе росла молодая шелковица, но она была дикая, неплодоносная. Однажды отец на моих глазах подошел к ней с двумя маленькими веточками плодоносной шелковицы. Он вынул финский нож, расщепил в двух местах стволик шелковицы и сунул в расщепы две веточки.
— Теперь будете есть шелковицу, — сказал он.
Мне это показалось фантастическим. Как же я радовался и удивлялся, когда в этот же год дикая шелковица покрылась обильными ягодами.
А теперь я думаю: а что было бы, если к культурной шелковице привить веточки дикой шелковицы? Перестала бы она плодоносить? Хотя я ничего не понимаю в этом деле, а спросить не у кого, я почему-то твердо уверен, что культурная шелковица не перестала бы плодоносить, то есть она отторгнула бы эту прививку. Если я прав, то все живое несет в себе в зародыше готовность к цветущей сложности. Так, я думаю, устроена природа и даже человек.
Какой величайший источник оптимизма — все живое ждет прививки культурной шелковицы, иначе говоря, прививки Добра. Бесплодие есть дикое состояние, но несущее в себе в зародыше готовность к плодоносной прививке. Значит, при всех сложностях жизни все живое всегда в ожидании плодоносной прививки. Все живое знает об усилиях Добра и с терпеливой нетерпеливостью ждет их.
Начало мудрости, оно же старение — это когда созерцание делается сладостней похоти.
В пустой голове каждая последняя информация становится главной.
Глупые люди любят разносить сплетни. Излагая сплетню, глупый человек проникается уверенностью, что он гораздо информированней своего собеседника и, следовательно, сам умней, чем кажется многим людям.
Противно, когда поэт ковыряется в стихах, стараясь быть умным. Надо быть заранее умным, чтобы думать в стихах только о свободе самоотдачи любимой мысли.
Лакейство — мурлыкающее хамство.
Мудрый сразу видит много глупостей со всех сторон, и от этого у него опускаются руки в борьбе с глупостью. Остается насмешка.