Паршивка
Шрифт:
— Здравствуйте, это Клуб друзей Барби, я действительно попала к госпоже Гладстейн?
Я как идиотка ответила «да», потому что мне вдруг очень польстило, что Барби мне звонит…
— Вы — мама Рашели?
— Нет, я — Рашель…
— Рашель!!! Я очень расстроена, ты неправильно меня поняла, ты мне присылаешь купоны «Барби нежность», но они не имеют силы без чека «нежность», который твоя мама должна ОБЯЗАТЕЛЬНО заполнить и подписать! Барби передает, что она немножко обиделась. Ты же не хочешь, чтобы Барби перестала быть твоей подругой?
— Нет, сударыня.
И я разрыдалась. Тогда мама вырвала у меня из рук трубку. Барби сказала маме, что из-за моего поведения она уже сомневается,
Потом, помню, я решила никогда больше не разговаривать со своей матерью. До девяти часов вечера я не сказала ей ни одного слова… Я воспользовалась тем, что бабушка уехала на три дня в Ниццу навестить свою двоюродную сестру, которая теряет память и думает, что находится в свободной зоне, и намазала кремом для загара ступеньки на лестнице, чтобы мама расквасила себе рожу. Я легла в постель, погасила свет, поставила перед дверью стул, чтобы эта не могла войти, и разбила две картинки под стеклом с изображением Щелкунчика, которые она мне подарила. Я думала: «Если она умрет, как мама Клер, я жалеть не буду, и отлично…» Тут я стала представлять, что случится, если мама умрет: папа постучится в дверь класса посреди урока и попросит у госпожи Даниель забрать меня, потому что моя бедная мать умерла… Может быть, хоть раз в жизни госпожа Даниель отнесется ко мне с сочувствием… Или мы пойдем с ней по улице, держась за руки, и вдруг французская полиция оторвет меня от мамы и уведет ее, и она не успеет поцеловать меня перед тем, как погибнуть в газовой камере… как родители Анны во время Второй мировой войны… У меня больше не будет мамы… Я стану бродить одна, в лохмотьях, по улицам, как бедная сиротка… У меня больше не будет мамы… Я смогу играть ее туфлями и драгоценностями, не боясь, что она меня накажет… Я сделаюсь почетным членом Клуба друзей Барби, у меня отрастут белокурые, длинные волосы до попы, я всегда буду ходить с грустным видом, и все скажут, что я красивая сиротка… Она окажется на небе с бабулей, она оставит меня одну, она очень обрадуется встрече со своей мамой наверху… Маму отвезут на кладбище… И она больше никогда не поговорит по телефону в постели. В эту минуту мама начала без остановки барабанить в мою дверь.
— Рашель, открой дверь!
А я продолжала мечтать: мама не станет больше петь в машине. Отлично.
— Что ты там поставила перед дверью, Рашель?
Маму отвезут на кладбище. Отлично.
— Ну если ты разбила картинки с Щелкунчиком!!!
Хорошо то, что, когда мама умрет, она уже никогда не притащит учительнице свои профитроли с отвратительным кремом на праздник окончания учебного года, и я не окажусь из-за этого в смешном положении. Отлично.
— Никогда больше не буду делать тебе подарков, ты их недостойна!
Так, о чем это я? Ах да: маму отвезут на кладбище, и она прекратит покрывать меня противными поцелуями перед сном.
— Даже не рассчитывай, что я тебе еще что-нибудь когда-нибудь подарю, Рашель!
— Отлично, ты мне больше не мать!
— Что, Рашель?
— Иди к черту.
— Как?
— Иди к черту.
Тут мама вышибла дверь, стул, который не давал двери открыться, отлетел, и осколки картинок тоже разлетелись. Такой я ее никогда не видела, она стала вся такая красная, что я даже немножко испугалась. Она начала плакать. Мне стало как будто жалко ее и еще стыдно оттого, что она так неприлично громко плачет, и я растерялась. Я уже не знала, чего я хочу: то ли сказать что-нибудь, чтобы совсем прикончить ее за то, что она так нелепо плачет, то ли броситься в ее объятия и попросить прощения, и я сказала:
— Э-э, мама… Осторожно, мама, не обрежься осколками стекла от картинок, которые разбились совершенно случайно…
— Ты понимаешь, дурочка, какое это счастье иметь любящую и заботливую маму?
— Да…
— Тогда вот тебе заслуженная пощечина, а теперь дай я тебя обниму.
И тут уже я стала плакать словно идиотка.
Госпожа Требла спросила меня, знаю ли я, почему мне было тяжело обижать маму, когда я рассердилась, я ответила, что мне стало грустно, оттого что мама не очень хорошо умеет защищаться.
— А почему ты решила, что мама не умеет защищаться?
— Потому что она плакала, а взрослым нельзя плакать.
Потом мама не только разрешила мне остаться в Клубе друзей Барби, она даже не наказала меня за мое ужасное вранье про детей из Сахеля. Я слышала, как она говорила Анне, что не станет подвергать меня репрессиям за мой, конечно, преступный, но при этом довольно смелый поступок, к тому же если уж все мои подружки вступили в этот чертов Клуб друзей Барби, то лучше не ставить меня вне общества и оставить там: «Знаешь, Анна, чтобы она через двадцать лет не упрекала меня, я закрою сегодня на все это глаза. Что поделаешь, приходится давать детям возможность проявлять порой и дурной вкус тоже».
Госпожа Требла ответила, что все это очень сложно, а я сказала:
— Это у меня-то дурной вкус, госпожа Требла? Вот это мне нравится! А сама она спокойно надевает шерстяные носки с белыми мокасинами и длинную юбку с бахромой под предлогом, что ветерок что-то прохладный! Я вам точно говорю, родителям везет, что они не должны отправляться в свою комнату всякий раз, когда сморозят глупость, иначе взрослых за столом вообще бы не осталось!
Четвертый сеанс
Я рассказываю госпоже Требла о своих кошмарных снах. Мама говорит, что я их часто вижу. Я не все помню, но некоторые постоянно повторяются. Например, я забираюсь на крышу и не знаю, как оттуда слезть. На крыше я не одна. Со мной Ортанс, которая никогда ничего не боится. Это как будто игра. Ортанс спрыгивает, спокойно приземляется и кричит снизу: «Давай, Рашель! Прыгай! Это просто! Ты же не будешь там всю жизнь одна стоять! Если у меня получилось, значит, и у тебя тоже получится!» Ортанс легко прыгать, ее мама никогда не боится, что ее дочка утонет, что у нее будет солнечный удар, что она обгорит, что она ударится головой или что ее украдут. А я отлично знаю, что если спрыгну с этой высокой крыши, то точно разобью себе затылок. И я часами торчу там, а Ортанс внизу смеется, она не знает, что забираться на крышу с моей стороны было безумием, потому что я не знаю, как спуститься. В конце концов я прыгаю и на этом месте всегда просыпаюсь.
Еще иногда мне снится, что я писаю, и тогда я действительно писаю. Однажды я ночевала у Ортанс, и мне приснилось, что я писаю, но Ортанс поклялась, что ничего никому не расскажет, и мы выбросили простыню, потому что выстирать ее незаметно не получилось бы.
Еще я рассказала госпоже Требла, что часто вижу кошмары про Соню. Госпожа Требла спросила, не та ли это женщина, что приходит меня встречать, я ответила, что да, этот толстый сержант, который поджидает меня там, на улице, и есть Соня.