Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта
Шрифт:
На мое счастье, к отдыхающим мужикам подошел немецкий солдат и начал с ними ругаться. Я слышал его слова:
— Демаскирт! Демаскирт! Пошель нах комендатур! — И они все ушли к коменданту выяснять, можно ли пилить этот тополь, чтобы не производить демаскировку деревни.
Воспользовавшись их уходом, я тут же пополз в кустах. Уже стало вечереть, и немцы выставили патрули вокруг деревни. Поэтому, когда я миновал все кусты и выглянул из них, то увидел солдата, патрулирующего на этой стороне деревни. Я терпеливо стал ждать, пока совсем стемнеет. Когда патруль пошел в другой конец деревни
Рано утром меня разбудил орущий во весь голос немецкий солдат, который ехал на повозке по степи и пел какую-то песенку. «Майн либе! Майн либе!» — орал этот немец.
Было уже совсем светло, но солнце еще не взошло. Я подождал, когда проедет этот немецкий солдат, и слез со скирды. Впереди меня, далеко в степи, были видны две деревни. В одной из них жил Афанасий, но в которой — неизвестно. Я пошел наугад к одной из них.
По степи навстречу мне шли трое молодых парней, видимо, на покос, так как на плечах у них лежали косы. По росе далеко было слышно, о чем они говорят. Увидев меня, один из них сказал:
— Смотрите! Вон какая-то сволочь идет! Давайте задержим его и сдадим немцам.
«Вот это здорово получается, — подумал я, — иду по своей родной земле, а мои соотечественники хотят сдать меня гитлеровцам. Крепко же им гитлеровцы внушили свою психологию. А ведь совсем недавно эти юнцы учились в нашей советской школе. Как же мы их воспитывали, если фашисты успели перевоспитать их в течение нескольких месяцев оккупации». Но я не испугался этих парней, смело направился им навстречу, подошел к ним и спросил:
— Хлопцы, а в какой деревне живет Афанасий, ваш тракторист?
Услышав знакомое им имя, они сразу изменили ко мне отношение.
— А откуда вы знаете его? — спросил один из них.
— Спрашиваешь откуда, да я с ним позавчера из плена вернулся. Мы с ним остановились переночевать у его тетки, которая живет в соседней деревне на той стороне железной дороги. А вчера нам нужно было идти к нему домой, но мы случайно разошлись, вот я теперь ищу и его деревню, и его самого.
Они охотно рассказали, как найти деревню и дом Афанасия. Один из них даже проводил меня в нее.
Мы прошли с ним мимо здания молочной, там женщины сдавали немцам молоко. Увидев незнакомого им человека, рассматривали меня с большим любопытством и настороженностью.
Деревня, где жил Афанасий, шла вдоль широкой балки, которая тянулась с востока на запад. Зайдя в нее с северной стороны, парень показал на дом Афанасия, стоящий на южной стороне, и ушел от меня.
Я перешел по мостику небольшую, речку, которая текла по балке, и подошел к дому Афанасия. Открыв дверь, я увидел сидящего за столом Афанасия. Он завтракал. Мне бросилось в глаза, что он был помыт, в свежей, чистой, белой рубахе и что-то ел из сковородки, запивая молоком. Увидев меня, стоящего на пороге его дома, он даже не смутился и не пригласил меня к себе за стол, чтобы позавтракать вместе с ним. А также не предложил мне сесть на стул, который стоял рядом со мной у порога дома. Возмущенный его поведением, я сказал:
— Ну, что же ты, Афанасий? Даже знаться не хочешь со мной, с твоим товарищем, с которым ты столько провел тревожных дней в пути по оккупированной немцами территории. С человеком, который столько раз выручал тебя из беды.
Нисколько не смутившись, на мои обвинения Афанасий заявил:
— Знаешь, Владимир, когда я пришел с тобой к моей тетке, то она мне сказала, что наша местность несколько раз переходила из рук в руки. Дней десять назад здесь были русские, а теперь вот опять немцы.
— Ты сказал «русские», а почему не «наши»? Ты что же, не русский, что ли? — возмутившись, спросил я.
— Ну, наши, — замялся он и продолжил: — Так вот мне тетка сказала: «Ты не связывайся с этим человеком, а то он принесет тебе горе. Немцы всех расстреливают, кто у себя укрывает посторонних людей». Вот я и решил, что у нас тебе оставаться нельзя.
— Эх ты, Афанасий, лучше бы ты сразу мне сказал, когда еще мы были вместе у твоей тетки, что ты струсил. А я-то беспокоился за тебя и в поисках вчера чуть не попал к немцам в лапы.
— Ну, ты меня не разжалобишь. Попал бы ты к немцам в лапы, это твое дело. И вот что я тебе скажу, Владимир, вчера я заявил старосте, и тебя уже ищут.
Не успел он проговорить эти слова, как на пороге дома появился полицай, вооруженный карабином, а за ним староста, который, войдя в дом, спросил:
— Это тот самый, о котором ты мне вчера говорил?
— Да, это он, — подтвердил Афанасий, кивнув головой в мою сторону.
Повернувшись ко мне лицом, староста объявил:
— Согласно распоряжению местного немецкого коменданта вы арестованы, и мы вас сейчас отправим в районную комендатуру.
Не ожидая от Афанасия такого предательства по отношению к себе, я просто растерялся и не знал, что мне делать.
В это время Афанасий засуетился и, схватив со стола кусок хлеба и соленый огурец, сунул их мне в руку. Я машинально взял их и вышел во двор, где уже стояла лошадь, запряженная в повозку. Ошеломленный тем, что произошло, я безо всякого сопротивления сел в нее. Полицай, положив свой карабин на колени и взяв вожжи в руки, прикрикнул на лошадь, и мы поехали. Только тогда, когда мы выехали из деревни, я понял, что случилось со мной.
Нудно скрипели колеса повозки, пофыркивала лошадь, а в это время мои мысли лихорадочно работали. «Как мне теперь избавиться от этого полицая?» — подумал я и посмотрел в его сторону. Он сидел впереди меня на повозке, держа карабин на коленях, придерживая его левой рукой, а правой подергивал вожжи, покрикивая на лошадь, которая лениво шагала по пыльной проселочной дороге. Полицай был могучим по своему телосложению, высокого роста. Это был парень примерно 19 лет. На повозке ничего, кроме сена, не было, и нечем было стукнуть его по голове. А вступать с ним в борьбу я не решался, так как полицай был намного сильнее меня, и тем более он был вооружен карабином. Тогда я попытался узнать, куда и зачем он меня везет.