Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта
Шрифт:
Утро было солнечным и теплым. Трое военнопленных решили бежать из лагеря, так как не могли ждать мучительной смерти. Они нашли где-то длинную палку и, на виду у немецкой охраны, приподнимая от земли этой палкой колючую проволоку, проползли под ней. Все это хладнокровно наблюдал со своей вышки фашистский солдат. Мы, затаив дыхание, следили за этими смельчаками и уже думали, что им удастся побег. Но, как только они стали подниматься с земли, чтобы пробежать несколько метров до росшего почти рядом с оградой кустарника, как тут же фашистский солдат нажал на спусковой крючок пулемета и выпустил по ним очередь, расстреляв
— Да, — со вздохом огорчения сказал я Федору, — так из лагеря не убежишь. Надо пробовать как-то по-другому.
Запасы наших сухарей кончились, и мы стали сильно голодать. Я все время строил планы побега. Но как это сделать?
Каждое утро немецкая охрана всех пленных в лагере выстраивала и отбирала добровольцев на работу по расчистке шахт от завалов, которые остались после взрыва надшахтных построек. Всем работающим на шахтах немцы выдавали паек, чуть больший, чем остальным.
Однажды, совсем отчаявшись от голода, я решил сходить на эту работу, да одновременно и разведать, нельзя ли как-нибудь убежать от охраны, когда нас поведут на работу или обратно.
Под усиленным конвоем немецких солдат нас повели небольшой колонной в сторону разрушенных шахт. Немцы все время подгоняли нас окриками: «Рус! Шнелль! Шнелль!» Шахтные постройки были разрушены до основания и представляли груды развалин, которые нам нужно было расчищать вручную. Я оглядел все вокруг. На вершине террикона стоял немецкий солдат с пулеметом, направленным в нашу сторону. Ему было все хорошо видно. Кругом была степь, ни одного деревца, ни одного строения поблизости. «Бежать отсюда совершенно невозможно», — подумал я.
Нам на двоих дали деревянные носилки и заставили носить битый кирпич. Другие пленные в это время ломами и кирками разбивали обломки стен разрушенного здания. Они работали очень медленно, так как многие из них были сильно истощены голодом и еле держались на ногах. Я стал присматриваться к развалинам, думая над тем, нельзя ли где спрятаться глубоко в них. Мой напарник, с которым мы носили кирпич, заметил мое внимание к развалинам и догадался, что я задумал. Он меня предупредил:
— Думаешь спрятаться где-нибудь здесь, в развалинах, а потом убежать? Ничего из этого не выйдет. Немцы по окончании работы тщательно проверяют, все ли мы в строю. Был на днях такой случай: один из пленных убежал, так немцы в конце работы за этот побег расстреляли каждого десятого из числа оставшихся.
Вконец измученные тяжелой работой, мы медленно двигались в сторону лагеря. Двоих пленных наши товарищи вели под руки, так как самостоятельно от сильного истощения они не могли идти. Больше на работу в шахты я не пошел. Через несколько дней в наш лагерь приехало какое-то начальство. Всех нас построили, и офицер из числа приехавших через переводчика обратился к нам со следующими словами:
— Нам нужны для работы на разных заводах всевозможные высококвалифицированные рабочие: токари, слесари, жестянщики, плотники и другие рабочие. Условия работы будут сходные, питание улучшенное. Работать будете на территории России. Будет выдана спецодежда и обувь. Кто желает поехать, десять шагов вперед.
Из нашего строя набралось человек 70 добровольцев. Подумав, я тоже решился. А мой друг Федор пойти со мной
Нашу группу загнали в другую зону лагеря, которая была отделена колючей проволокой от общей зоны. Выдали нам на двоих по целой буханке хлеба и приказали ждать дальнейшего распоряжения. В этой группе пленных мне приглянулся один молодой парень, одетый во все гражданское. На нем был надет добротный черный костюм, а на ногах солдатские ботинки. По всей видимости, этот парень еще не служил в армии. Я подошел к нему и спросил: «А ты как попал в число пленных?» «Я-то? — переспросил он. — Да я совсем не пленный. Сам я из Курской области, был трактористом. А когда к нам подходили немцы, то всех трактористов мобилизовали на трудовой фронт и вместе с нашими тракторами отправили работать на Кубань. А вот уж на Кубани, прямо в поле, во время работы немцы и забрали нас. Меня заставили работать на кухне. Там я носил им воду, колол дрова, чистил картошку. А потом я сбежал от них. Вот нужда была мне работать на них. А здесь, под городом Шахты, когда я шел к себе, в Курскую область, меня немцы снова забрали и посадили в этот лагерь».
Мы подружили с этим парнем, которого звали Сорокиным Афанасием, и стали держаться вместе. На другой день, часов в 11, в лагерь прибыли три большие грузовые автомашины. Нас построили, а затем по 25 человек посадили в каждую машину. Было приказано сидеть на полу и не подниматься. У заднего борта сели по два немецких автоматчика, которые тщательно следили за нами.
Выехав из города, я обнаружил, что мы движемся на север, так как все время через открытую часть заднего борта машины светило солнце. «Мне это по пути», — подумал я, так как должен был идти на север, в сторону Москвы, где больше всего партизан.
Проехав километров 75, мы увидели большой железнодорожный узел. Это была узловая станция Лихая. Затем наши автомашины свернули влево и подъехали к небольшому шахтерскому поселку. Здесь нам было приказано сойти с автомашин. Когда мы слезли с автомашин и были построены, то со всех сторон нас окружили местные жители поселка. В основном это были женщины и дети. Они наперебой стали нам кричать:
— Скажите ваши фамилии!
Я не понимал, для чего это нужно, но на всякий случай крикнул:
— Я Ильин!
Немецкие конвоиры отталкивали женщин, которые пытались передать нам что-нибудь съестное. Сопровождаемые шумной толпой этих женщин, мы пришли к зданию клуба. Окна его были забиты досками. Нас загнали туда и не выпускали, даже тех, кто просился оправиться.
Дело уже приближалось к вечеру, в клубе стало совсем темно. Мой друг, Афанасий, предложил расположиться на ночлег на сцене. Только мы успели там устроиться, как вдруг охранник, стоящий в дверях, громко крикнул в зал:
— Кришгефанген Ильин! Пошель шнелль до матки!
Я сначала не понял, что хочет от меня немецкий солдат, а потом сообразил, что меня вызывает на выход какая-то женщина. Тогда я подбежал к выходу и подошел к зовущему меня солдату. Увидев меня, немец спросил:
— Ду бист Ильин? Дайне матка пришель.
В открытую дверь я увидел какую-то женщину средних лет, которая, увидев меня, поспешно сунула мне узелок и, утирая слезы, сказала:
— Поешь, сынок. Какие вы все худые! Уж не обессудьте нас, что могли, то и собрали для вас.