Партизаны. Цирк

Холодный ночной ветер дул с Тибра не переставая. Благодаря ему небо было ясным и полным звезд, свет которых позволял видеть водовороты пыли и мусора, несущегося по пустынной, неосвещенной улице. Грязь и темнота не были результатом саботажа хозяйственных служб Вечного Города, как и следствием забастовок, обычных в мирное время. На дворе было далеко не мирное время. События последних месяцев заставили римские власти экономить электроэнергию, дабы не искушать англо-американскую авиацию. Большинство же работников городских служб находилось на фронте, так что

заботиться о чистоте и освещении улиц было особенно некому.

Петерсен остановился у входа в магазин, окна которого были аккуратно заклеены темной бумагой, как полагалось по инструкции, и оглядел Виа Бергола. Улица выглядела необитаемой, как, впрочем, и большинство римских улиц нынче в ночное время. Он достал большую связку ключей необычной формы. Мгновение поковыряв в замке, отворил дверь с легкостью и сноровкой, которые свидетельствовали о солидном опыте в такого рода делах, и вошел внутрь. Здесь он убрал отмычки в карман, заменив их внушительным «люгером», занял позицию за распахнутой дверью и замер.

Ждать пришлось не более двух минут. Вскоре с улицы появился, судя по неясному силуэту, мужчина с пистолетом в руке. Он осторожно вошел в открытую дверь и, вздрогнув, застыл на месте, когда глушитель «люгера» не слишком нежно воткнулся ему в шею.

— Бросьте оружие, руки за голову, три шага вперед. И не вздумайте поворачиваться!

Незваный гость подчинился приказу. Петерсен запер дверь. Включив фонарик, он осмотрел помещение. Стеллажи и витрины говорили, что когда-то здесь была ювелирная лавка.

— Теперь можете повернуться, — сказал он.

Человек повернулся. Выражение молодого лица было жестким и агрессивным, однако в глазах пришельца отразился явный испуг.

— Если у вас есть еще какое-либо оружие и вы попытаетесь это скрыть, я застрелю вас, — доверительно сообщил пленнику Петерсен.

— У меня нет другого оружия.

— Дайте мне ваши документы. Молодой человек стиснул зубы и не двинулся с места. Петерсен вздохнул.

— Неужели вы не разглядели глушитель? — поинтересовался он. — Я могу забрать документы у трупа. Звука выстрела никто не услышит. А самое главное — его не услышите вы.

Секунду поколебавшись, офицер расстегнул мундир и вынул из кармана бумажник.

— «Ганс Винтерман, — вслух прочитал Петерсен. — Родился 24 августа 1924 года». Значит, вам — девятнадцать. И уже лейтенант. Должно быть, вы смышленый юноша, — он захлопнул бумажник и спрятал его в свой карман. — Вы следили за мной весь сегодняшний вечер. И весь день вчера. И позавчера. Такое постоянство утомительно, особенно если оно столь явно. Итак, почему вы следили за мной?

— Зачем вы спрашиваете? — промолвил молодой офицер. — Вам ведь теперь известно, где я служу.

Взмахом руки Петерсен заставил его замолчать.

— Хватит, хватит! У меня и без того мало времени.

Свирепое выражение окончательно покинуло лицо лейтенанта.

— Вы убьете меня? — почти жалобно спросил он.

— Не валяйте дурака…

Отель «Сплендид» [1] можно было назвать как угодно, но только не великолепным. Однако эта сомнительная конспиративность вполне устраивала Петерсена. Взглянув в треснутое и испачканное стекло парадной двери, он с удивлением обнаружил, что консьерж — жирный, небритый и сильно потрепанный жизнью — на этот раз не спал или почти проснулся, во всяком случае достаточно для того, чтобы приложить бутылку к губам. Миновав парадную лестницу, Петерсен обошел отель с тыла, влез по пожарной лестнице на четвертый этаж и через запасной вход пробрался в гостиницу. Пройдя по коридору, он свернул налево, открыл дверь отмычкой и вошел в свой номер. Быстро осмотрев ящики стола

и шкафы и удовлетворившись увиденным, он накинул пальто и, вновь заперев номер, вернулся по коридору на пожарную лестницу. Здесь было значительно холодней, чем внизу, где дома хоть немного, но все же укрывали от ветра. Оставалось надеяться, что ждать придется недолго.

Ожидание длилось даже меньше, нежели он предполагал. Через пять минут немецкий офицер прошагал по коридору, свернул к номеру Петерсена и постучал в дверь. Не получив ответа, он постучал еще раз, теперь уже не церемонясь. Затем он прошел по коридору в обратном направлении. Раздались скрежет и лязг допотопного лифта, затем наступила тишина, которую вновь нарушили скрежет и лязг, и офицер снова возник в поле зрения Петерсена. Его сопровождал консьерж, державший в руке ключ.

…Прошло минут десять. В коридоре никто не появлялся. Петерсен перебрался с пожарной лестницы в гостиничный коридор и свернул за угол.

Дверь номера была распахнута. Посреди коридора стоял консьерж, явно на карауле. Петерсен увидел, как мужчина достал из кармана объемистых брюк фляжку и приник к ее горлышку. Смакуя содержимое, консьерж в блаженстве прикрыл глаза, как вдруг Петерсен похлопал его по плечу.

— Вы отличный сторож, мой друг.

Бедняга закашлялся, попытался что-то сказать, но из его глотки раздались только хрипы и бульканье. Петерсен заглянул в раскрытую дверь.

— Добрый вечер, полковник Лунц, — поздоровался он со стоящим у письменного стола офицером. — Все в порядке, надеюсь?

— Добрый вечер, — отозвался полковник. Он был как две капли воды похож на хозяина номера: среднего роста, сероглазый, широкоплечий, с орлиным профилем лица и темными волосами. Сходство было удивительным, хотя полковник представлял собой, несомненно, несколько устаревшую копию. — А я вот только— что пришел к вам и…

— Перестаньте, полковник, — Петерсен усмехнулся. — Офицеры, независимо от их национальности, должны вести себя друг с другом по-джентльменски. А джентльмены не лгут. Вы находитесь в номере ровно тринадцать минут. Я засек по часам. — Он повернулся к кашляющему, багроволицему консьержу, который предпринимал героические усилия, для того чтобы прочистить глотку, и похлопал его по плечу. — Вы что-то хотите сказать, мой друг? — Петерсен, втянув носом воздух, поморщился. — Наверное, хотите сказать, что нельзя поглощать это ужасное пойло в таких огромных количествах. Идите и принесите бутылку бренди. До вас дошло? Не эту дрянь, а тот французский коньяк, который вы держите для гестапо. И два стакана, два чистых стакана. — Он вновь повернулся к немцу. — Вы составите мне компанию, полковник?

— Разумеется, — Лунц относился к разряду людей, которых нелегко было вывести из равновесия. — Страшный холод на улице, верно? — заметил он, наблюдая, как Петерсен снял пальто и бросил его на кровать.

— Рим. Январь, — развел тот руками. — В такую погоду трудно не простудиться. А уж болтаясь на пожарной лестнице…

— Ах вот где вы находились! Мне следовало побеспокоиться…

— Лучше побеспокойтесь о квалификации ваших агентов.

— Что правда, то правда, — полковник извлек роскошную бриаровую [2] трубку и принялся набивать ее табаком. — К сожалению, у меня нет большого выбора.