Парус и буря
Шрифт:
«Сам вижу, что хороший. Потому и надо поднять все паруса — такой ветер не часто бывает. Он ведь капризный и непостоянный, как женщина. А если женщина вам подмигнула, неужто вы пройдете мимо и останетесь равнодушны?»
Он вглядывается вдаль и уже разговаривает не с моряками, а будто исповедуется перед своим божеством — морем.
«Иногда я и сам себя не пойму. Вроде человек твердый, а люди говорят, мягкий. Одни говорят — щедрый, другие — жадный. До сих пор не знаю, верю я в бога или не верю. Пью, гуляю, наслаждаюсь жизнью, грешу напропалую, но в то же время хочу, чтобы все грехи мне отпустили. Я никогда не плюю в колодец, из которого люди пьют. А о море и говорить не стоит — оно нас кормит. И не было ни одной женщины, которой я не оставил бы после
Таруси и в самом деле чувствует себя прилежным учеником, который добровольно заточил себя в стенах школы, променяв все радости жизни на учебу, на познание мудрости жизни.
А ночью и в часы рассвета он, как часовой, ходит по палубе, заглянет в каждый угол, проверит паруса, спустится в трюм, зайдет в кубрик, где спят матросы, — может, кому плохо: для них он все равно что отец.
Да и сами моряки не раз признавались Таруси:
— Ты для нас и отец и старший брат. И мы любим тебя, как родного.
— Ну, раз у меня нет детей, выходит — вы мои дети, — отшучивался Таруси.
— А почему, капитан, ты не женат?
— Да так уж получилось… Когда надо было жениться, боялся расстаться с холостяцкой жизнью, а когда холостяцкая жизнь надоела, вроде и жениться уж поздно. Наверное, и женщины нет такой, которая могла бы меня удержать около себя. Есть и еще причина. Семья для моряка, по-моему, только обуза. Уходишь в море, как солдат на войну. Не знаешь, вернешься ли. А сколько моряки оставили вдов и сирот? От одной этой мысли сердце кровью обливается. Вот и боялся обзаводиться семьей. А если уж быть откровенным, то просто не сумел поймать в свои сети хоть одну женщину.
— Это ты скромничаешь, капитан! А Мария?
— Она не хочет выходить за меня замуж.
— Ну есть, наверное, и другие. Говорят, у тебя чуть не в каждом порту зазноба имеется.
— Кто говорит?
— Да ладно, капитан, чего скрываешь? Все моряки говорят.
— А вы-то сами святоши, что ли? У вас разве нет никого?
— Аллах не дал. Мы ведь все равно что божьи странники.
— Врите, врите! У моряка, говорят, в каждом порту и свой маяк и свой кабак.
— Есть, да не у всех.
— Может, не у всех, но у большинства. Уходит моряк из дому на несколько месяцев, дышит морем, и один только запах моря пьянит моряка, как вино. От него кровь начинает бурлить. Чувствуешь себя настоящим мужчиной. Кто его может за это осудить? Была бы у меня жена, я бы сказал ей: не надо говорить детям много хороших слов об отце, скажи им только, что он был смелым и честным. И это сущая правда. Пусть и они будут такими!
— А могут и не стать такими!
— Не станут? Значит, это не мои дети. Моряк плавает, плавает, а жена-то не святая: ждет, ждет — да и согрешит однажды…
Моряки хохочут.
— Это ты брось, капитан! Хочешь, чтобы мы не верили нашим женам?
— Боже сохрани, ребята! Я же не о вас, а вообще о моряках. Вы у меня, прохвосты, знаете, как умаслить своих жен. Пока вы плаваете, силы для них копите, да еще и подарки привозите. И правильно делаете. Любите своих жен, любите свои семьи. Семья — это радость!
Таруси говорит искренне, с теплотой и даже с нежностью в голосе. Вообще-то он не любит распространяться на эту тему, тем более рассказывать о своей личной жизни. Но в такие минуты, минуты откровенности, когда он и впрямь среди своих моряков чувствовал себя, как в родной семье, мог предаться и воспоминаниям. Человек он был добрый, даже щедрый, часто выручал моряков, когда они попадали в стесненные обстоятельства. Многие думали, что он из состоятельной семьи. Но детство у Таруси было тяжелее, чем у многих моряков. Вырос он, можно сказать, в порту. Проводил там целые дни, доставлял немало хлопот родителям. То убежит с занятий в школе, то подерется с мальчишками, то заплывет далеко в море. Отец, чтобы утихомирить сорванца, привязывал его к столбу во дворе и оставлял там стоять на целый день. Его добрым ангелом-хранителем была старшая сестра Фатма. Сколько раз она избавляла его от этого позора. Подкармливала, баловала, как могла, иногда и денег незаметно сунет в руку. Мухаммед любил ее, как мать. Потом она вышла замуж и уехала в Триполи. Они стали видеться редко. А когда умерли родители, еще больше отдалились друг от друга. У каждого своя жизнь. Ведь недаром говорят: с родителями умирает и семья. Старая семья исчезает, появляются новые. Таков закон жизни.
Таруси пришлось перенести немало трудностей и невзгод. Был и грузчиком в порту, и моряком, и рыбаком. Потом купил рыбачью фелюгу. Через некоторое время продал ее. Купил баркас, перевозил на нем груз. Затем продал и его. Нашел себе компаньона, и на паях они купили «Мансуру». Он отказывал себе буквально во всем, чтобы накопить денег. Наконец пришел такой день, когда «Мансура» стала принадлежать только ему. Теперь он мог распоряжаться один и судном и командой, а главное — своей судьбой. Дела не всегда шли гладко. Бывали времена простоя, вынужденного безделья. Приходилось тратить все, что было отложено на черный день, залезать в долги, опять отказывать себе в самом необходимом. Но за «Мансуру» он держался цепко, никак не хотел ее терять.
В 1936 году в Средиземном море разыгрался небывалый шторм. Он застал Таруси где-то на полпути между Латакией и Мерсином. Ему с моряками кое-как, можно сказать чудом, удалось спастись на лодке. Но «Мансуру» разнесло в щепки. Он потерял ее. Потерял навсегда.
Вот тогда Таруси и очутился на мели. Как ни старался, как ни бился, но купить новое судно уже не смог. Долгое время он вообще ходил без работы. Потом наконец нанялся на чужое судно. Однако не поладил с хозяином. Ведь они почти все скряги и самодуры. На моряка смотрят как на собственность. Таруси держался независимо, не захотел покориться.
— Чем подпевать, так лучше уж не петь! — сказал он, прощаясь с хозяином.
Но как певец не может жить без песни, так и моряк без моря. Подумал, подумал Таруси, да и решил податься снова в рыбаки. Опять он попал в семью рыбаков. И те встретили его, как родного. Как на суше говорят: «Наш дом — твой дом», так и рыбаки: «Наша фелюга — твоя фелюга». Стал Таруси рыбачить. Вроде то же море, та же рыба, но как изменилось время! Ловят рыбаки много, а им ничего не остается. Все подчистую забирают скупщики. Они не ловят, они только продают и барыш кладут в карман. У рыбака же ни рыбы, ни барыша. Рыбак превратился в батрака. Не захотел Таруси батрачить, пошел искать себе другое занятие.
Долго бродил Таруси в раздумье по знакомому берегу. Думал и не находил выхода. Он был согласен на любую работу, только чтобы не расставаться с морем. Наконец ему пришла в голову спасительная идея: а почему бы ему не последовать примеру некоторых старых моряков, списанных на берег, которые открывают в порту свои кабачки или погребки? Он немало видел подобных заведений в Румынии, Италии, Египте, Турции. Винная лавка ему, конечно, не по карману. Ну и что же — откроет свою кофейню где-нибудь на берегу. Она его прокормит. К тому же он будет рядом с морем. К нему будут заходить моряки, он снова будет чувствовать себя в своем кругу. Но и на кофейню где-то надо наскрести денег. А где их взять? У кого одолжить? Его старые друзья-моряки рассеялись по всему свету: кто эмигрировал, кто все еще плавает неведомо где, а кто-то уже ушел на вечный покой. К владельцам судов лучше не обращаться: у кого есть деньги — не даст, кто дал бы — тот сам на мели. Богатые торговцы признавали его, пока он сам был хозяином «Мансуры» и перевозил их грузы. А кто он для них теперь? Никто. Безработный моряк. Есть еще, правда, немало всяких ростовщиков, вербовщиков и посредников. Те, которые не плавают, а за счет моряков наживаются. Они, если попросить, дадут. Но их Таруси глубоко презирает и кланяться к ним ни за что не пойдет. Они хуже любого разбойника и вора. Те ведь грабят иногда из-за нужды, чтобы не умереть с голоду. А эти бандиты, шулеры и маклеры грабят для наживы. Важнее денег для них ничего нет.