Паруса в огне

Гусев Валерий Борисович

Молчим. Слушаем. Корпус пока держится.

— Продуть центральную! — Командир решил резким всплытием вернуть лодку к послушанию.

Продули все цистерны, вокруг лодки шум угарный, а в лодке тишина. Стрелка глубиномера не дрогнула, уперлась в ограничитель, аж гнется бедная.

Вдруг нас качнуло, встряхнуло и пошло покачивать — мерно так, плавно. Как дитя в зыбке. Командир только что бледный был, а тут враз позеленел. Будто его морская болезнь схватила.

Трявога осмотрел нас всех, кто рядом был, круглыми глазами и прошептал:

— Не иначе нас восьминог

захапал.

— Нужен ты ему! — сердито отрезал Одесса-папа.

— Кто его знаить. Можа, он жалезо жреть!

Не знаю, что он там, этот восьминог, «жреть», а Трявога точно заметил: будто обхватило нас плотно какое-то чудище морское и покачивает в своих лапах — выбирает: с головы нас жрать или с хвоста.

Главное дело — мы уж, по всем показаниям, на беспредельную глубину опустились. По всем законам — и физическим, и морским — швы давно уже должны разойтись, все клапаны и сальники прорвало бы. Темная ночь…

Командир лоб трет, думает. Инженер за голову держится — чтоб от таких же дум она не взорвалась…

Ладно, в уме прикидываю, глубина верняком больше ста метров. У нас кислородные приборы, индивидуальные. Можем, конечно, из лодки выбраться через рубочный люк и торпедные аппараты. А дальше что? Подъем с такой глубины — верная кессонка. Видел я, как наших ребят в Полярном на носилках с лодки несли, с этой кессонкой. Двоих так и не спасли, а шестеро инвалидами остались на всю жизнь.

Ну да ладно, минует, положим, кессонная болезнь, всплывем. А дальше что? В Баренцевом море, в его ледяной воде, кто больше пятнадцати минут проживет — герой навеки. Даже если радио дадим координаты со своим местом и нам срочно помощь вышлют, так эта помощь подберет нас чурками каменными. Мне фельдшер рассказывал: еще живых моряков на борт поднимали, так им в тело не могли шприц с лекарством вогнать — как в дерево или в камень игла не идет, гнется и ломается. Так что уж тут и не знаешь, что выбрать: либо в лодке остаться, со всеми вместе, на вечной стоянке, либо поодиночке на корм косаткам пойти. Не дожив до победы…

Командир, Инженер, Штурман и приказы дали и сами все отсеки обошли — нигде течи нет, цистерны все сухие. А мы на глубине лежим — покачиваемся. У нашей «Щучки» рабочая глубина — девяносто метров. Предельная, конечно, тоже определена, но теоретически — кто ее практически проверял? А мы сейчас на какой? Глубиномер до упора дошел и больше ничего не показывает.

Был у нас такой случай: под скалу нас занесло, тоже никак всплыть не могли — башкой уперлись. И тут Командир об этом вспомнил и очень правильно решил: попробовать поднять перископ. Если уж мы где-то застряли, во что-то уперлись, так он сразу даст знать.

Значит — бац! Загудел перископный электромотор, беспрепятственно полез перископ на волю. Командир рукоятки откинул, зачем-то к окулярам приник. А на лице его… на бледно-зеленом лице, солнечные зайчики заплясали!

Тут мы все ахнули. Одним дыханием. Мы тут с белым светом уже прощаемся, а оказывается, мы давно уже на этом прекрасном белом свете. Всплыли — и об этом не знаем, письма родным прощальные в уме составляем.

Отдраили люки, на палубу

высыпали. На море штиль редкий, только легкой зыбью нас слегка покачивает. Не восьминог в своих щупальцах, не кашалот в своей пасти, а родное Баренцево море. Суровое, опасное, но любимое.

Командир осмотрелся, каждому из нас по два теплых слова сказал за выдержку и мужество и приказал Радисту дать радиограмму. Нам ответили: немедленно возвращаться в базу для устранения отмеченных и замеченных неисправностей в узлах и механизмах нашей «Щучки».

Ну, значит, вернулись в Полярный, ошвартовались, доложили. Командующий создал комиссию, чтобы обследовать лодку и определить такую неожиданную неисправность. И строго добавил:

— И чтоб анекдотов и частушек по этому поводу не сочинять. Не смешно, люди такое пережили…

Разговоров, конечно, по этому случаю много было. И, конечно, Одесса-папа в кубрике, при малом числе посторонних высказался:

— И что вы себе таки думаете за этот немалый казус? Не подними Командир перископ, так и болтались бы на поверхности моря. И стали бы кушать друг друга за неимением лучшего продовольствия. А тебя, Трявога, я бы даже со смертного голода не стал бы кушать.

— Почему? — обиделся Трявога.

— Ярославские, они невкусные. Горчат.

— А ты их пробовал? — всерьез вспылил Трявога. — Ты их кушал?

— Доводилось. — Одесса взял гитару, поморщился и сделал вид, что сплюнул. — Чуть не отравился. Три дня таки за поносом в гальюн бегал.

Тем временем техническая комиссия лодку обследовала и неисправность глубиномера установила. И лишний раз подтвердила правильность обычая на нашем подводном флоте. У нас ведь как было заведено? Когда закладывалась новая подлодка, ее будущий экипаж уже приступал на ней к несению службы, строил ее вместе с корабелами. Чтобы каждый узелок на ней знать — как завязывается, как развязывается и как при случае его обрубить можно.

И тут вот что получилось. Один рабочий проверял клапан продувания глубиномера и небрежно его на место поставил, допустил внутрь пузырек воздуха. Вот этот пузырек под давлением и сыграл свою роль, едва стрелку не обломил…

Тут надо добавить. Одесса-папа и Трявога помирились и, под большим секретом, отыскали этого слесаря и от души посчитали ему ребра. Может, и зря. А может, так и надо. Мелочей в нашем подводном деле нет и быть не должно.

А что до «восьминога», я так думаю, что самый страшный спрут в нашем подводном деле — это небрежность и неряшливость в том, что тебе поручено.

…Воображение… Но никакой воображаемый ужас не сравнится с реальными ужасами войны. Я многое повидал, многое пережил. Я видел, как гибнут в огне и в воде люди. Как цепляются они в последней надежде за какой-нибудь обломок или намокший чемодан. Я слышал, как они зовут на помощь. Как беспощадный металл рвет на части человеческие тела…

Все это я пережил. И мнимые страхи, и реальный ужас. Но часами чувствовать над своей головой непроницаемую толщу льда, его непобедимость, холодную беспощадность — поверьте, не намного легче…