Паруса в океане
Шрифт:
— Я не понимаю в таких делах, — честно признался Эред и тяжко вздохнул, — но как без царя?
— …Как слеп человек! — гневно воскликнул Астарт. — Даже пытаясь смотреть вдаль, он видит что близко. Пусть правит судья, но не царь!
Астарт обвел всех грозным, почти враждебным взглядом.
— Пусть, если ты так хочешь, — еще раз вздохнул Эред. Он пытался не думать о своей любимой, оставшейся в Тире.
— Но и этот твой судья, — сказал Хромой, — что его остановит, если у него будет вся власть?
Астарт на миг растерялся. Но тут же нашелся:
— Пусть будет двое судей!
— Сто ударов паяльщика не сравнится с одним ударом кузнеца! вскричал Хромой. — Сто наших речей жалки перед одним твоим словом, наш друг и спаситель Астарт. Я за двух судей, за двух шофетов. А рабами у нас будут знатные тиряне.
— Пусть роют ямы под виноградные лозы, пусть носят тяжести и пасут скот, пусть делают самую грязную и трудную работу! — закричал Гвоздь, дрожа от восторга.
В глазах рабов клокотало пламя, и кулаки сжимались сами собой.
— Да, но как на это посмотрят боги? — произнес рассудительный Мем.
— Боги любят жертвы, — ответил Астарт, — богатой жертвой можно искупить любое безумство. Так что пусть будет шофет-судья, а не мельк-царь!
14. Идиллия
Что ты наделал, мой милый, — первое, что произнесла Ларит, когда они встретились. На ее лице боролись страх и радость.
— Мы опять вместе. Ларит…
Он обнял ее, целуя в испуганные усталые глаза.
— Как прекрасна моя Ларит! Как прекрасны ее глаза! Все прекрасно, что принадлежит ей! Слышишь? Даже страх твой — чудо!
— Богиня между нами! Ты погубил все! Никто не позволит мне покинуть храм ради земной любви.
— …Ибо крепка, как смерть… — с горькой иронией проговорил Астарт.
— Никто не позволит, но я же покинула. — Женщина пылко обняла его и притянула голову к своей груди, шепча: — Мы скоро погибнем, обязательно, оба погибнем, и мне становится не так страшно… Нисколько не страшно, если ты со мной. Боги не могут поразить одного из нас, это безжалостно и несправедливо. Они поразят обоих. А это уже не страшно.
Шумели сосны, дюны курились струйками песка. Рабы разбрелись по всему пляжу в поисках съедобных моллюсков. Их живописные фигуры, казалось, были созданы для этого дикого, неповторимого пейзажа.
— Мы будем живы назло жрецам… и богам… И ты родишь мне много крепких парней вроде Эреда, — его рука, большая, тяжелая, ласкала ее. Ларит молчала, закрыв глаза, и в мохнатых ресницах сверкали слезинки. Богам не за что нас карать: оскорбить жреца — не значит идти против бога. "Твой бог — в сердце твоем", — сказал Иеремия. Жрецы и храмы никому не нужны — ни богам, ни людям… Велик Иеремия, раскрывающий людям глаза. Его слова заставили меня думать. Жрецы — паразиты веры, они сосут человека, творят зло. Это мы видим с рождения. Но как трудно привычному дать оценку! Но найдется один человек, посмотрит вокруг и скажет: это плохо, разве не видите, а это хорошо. И многие начинают видеть, удивительно…
Ларит размышляла. Слова Астарта несли всегда столько пугающей новизны, что трудно было сразу справиться. Очень трудно простой жрице расстаться вдруг с привычным, освященным богами и веками укладом жизни.
— Если в нашей жизни еще появится жрец, я забуду о клятве, данной Мелькарту, — произнес Астарт зазвеневшим голосом.
После захода солнца заговорщики на лодках и плотах поплыли к Тиру, где тысячи взбудораженных невольников ожидали сигнала. Как ни рвался Астарт в бой, как ни пылала его душа, но и на этот раз Мелькарт победил. Клятва, данная высшему божеству, удержала его в дюнах.
Зажглись яркие звезды. Глухо шумела приливная волна. Выли шакалы в пальмовой роще, и перекликались кормчие невидимого каравана, идущего вдоль побережья.
Астарт и Ларит вошли по пояс в воду. Астарт смял в кучу одежду, свою и жрицы, и бросил навстречу приливу. То был древний обычай молодоженов, пытающих судьбу. Если море выбросит одежду обратно в одном комке, быть им вместе. В ином случае — судьба их разлучит.
Астарт волновался не меньше своей возлюбленной. Они медленно брели по мелководью, обнимая за плечи друг друга.
— Нет, не могу ждать утра. Я боюсь. Любимый мой, а вдруг боги не захотят соединить нас…
Астарт готов был угрожать богам. Он мучительно ждал, взывая к Мелькарту. Вся его страсть борца вылилась в молитву. И странная же то была молитва: в ней смешались мольба о счастье его и Ларит с мольбой помочь тем, кого он, по сути дела, покинул, которые, может быть, в этот момент гибнут… Ларит не менее страстно шептала рядом, стоя на коленях и подняв лицо к звездам.
Из-за моря выкатила луна, лик богини. Пальмы и пинии делись в сверкающие саваны. Дюны закутались в тонкое нежное покрывало, сотканное из блесток песчинок.
Ларит с мольбой тянула руки к небу, и зачарованный Астарт, забыв обо всем, смотрел на нее — ложбинка позвоночника извивалась как священный урей.
Астарт вскочил.
— Может, уже выбросило.
— И я с тобой!
Астарт торопливо шел у пенной линии морского наката. Что-то чернеет. Его юбка и ее туника, распластавшись, как живые усталые существа, лежали порознь.
Астарта прошиб холодный пот.
— О Мелькарт!..
— Нашел? — Ларит бежала во весь дух, взбивая ногами подкатившуюся волну. И столько в ее крике было надежды, что Астарт дрожащими, непослушными пальцами соединил оба мокрых символа.
— Вместе, — сказал он изменившимся голосом.
Ларит ликовала.
Потом они лежали в роще, сравнивая шум пальм и сосен, прислушивались к биению сердец и к ночным звукам.
— Любимый, ты же знаешь: жрица, ставшая женой, не приносит счастья ни себе, ни мужу. Бывало, и до нас жрицы уходили из храма, но затем возвращались, и несчастней их не было на всем свете.
— И они знали, что вернутся, и все же уходили…
— Ибо крепка, как смерть, любовь…
Утром они увидели одинокий парус, растущий на глазах. "То, что осталось от заговорщиков?" Сердце Астарта сжалось от предчувствия беды.