Паруса в океане
Шрифт:
— Мы найдем способ забрать все назад, — уверенно обещал адмирал, и никто не сомневался в его словах. Еще не было случая, чтобы хананей остался в убытке.
Вскоре на берегу светлой речушки выросла бревенчатая крепость финикиян, окруженная частоколом и глубокой канавой, наполнить которую предоставили ливням.
Часть четвертая. сердце Ливии
44. Праздник сева
Ораз взобрался на плоскую крышу крепости и пропел длиннющую балладу благостному богу Рахуму, небесному пахарю и сеятелю. Каждый раз, когда жрец фальшивил, Саркатр в толпе мореходов болезненно морщился. Жреца хананеев боги заметно обделили музыкальным слухом. Но обряд продолжался. С последними стихами баллады на поляну перед воротами вышел Эред. К его натуральной бороде прицепили искусственную из пакли, выкрашенную в синий цвет. Гигант изображал бога Алейона, владыку дождей и гроз. Навстречу ему вперевалку выбрался из толпы тщедушный Анад со страшной маской вепря на лице: он играл роль бога засухи и смерти, свирепого Мота.
Все пастушеское племя собралось у крепости финикиян. Явно несправедливый подбор противников глубоко возмутил неискушенных в действах ливийцев. Они громкими возгласами поддерживали бога зла, и Ораз глубокомысленно заключил, что они греховны от рождения.
Но тощий Мот ловко расправился с могучим Алейоном: от слабого удара синебородый гигант вдруг картинно зашатался и рухнул, как подмытый паводком глинобитный забор. Негры разразились торжествующими криками. Впрочем, чернокожим красавицам совсем не хотелось, чтобы такой могучий муж вдруг умер. Женщины изъявили желание подкрепить силы павшего кувшином крепкого пива и очень обиделись, когда мореходы не пустили их на поляну.
По сигналу жреца грянул хор плакальщиков. Мореходы завывали старательно, на все голоса, имитируя женский плач. Так обычно оплакивался павший бог в мистериях в финикийских общинах.
Жгучие слезы и пущенные по ветру клочья бород воскресили Алейона. Звонко загремел бронзовый щит, имитируя удары грома. Благостный бог взял под мышку бога зла и начал «откручивать» ему голову. Неслыханная жестокость синебородого ужаснула пастухов.
Наконец Мот упал в траву бездыханный, и мореходы дружно спели гимн, прославляющий всех благостных богов, богов здоровья, богатства и сытости, взвалили на плечи сохи, кожаные мехи с зерном и двинулись на заранее размеченные участки.
Ораз впрягся в соху, адмирал взялся за ручку, и они провели первую борозду на расчищенной от кустарников и пней поляне.
Финикияне начали пахоту. Ораз, путаясь в мантии, ходил по полям, бормотал заклинания и сжигал куски магического корня.
Астарт работал в паре с Мекалом. Неподалеку от них шумно пыхтел Фага, волоча за собой и соху и Саркатра.
— Лучше всякого быка, — восхищался музыкант.
— Абибал попробовал запрячь ливийского бычка! — крикнул Агенор, он, нажимая на рукоять сохи, шагал вслед за Эредом. — Так неизвестно, кто больше пострадал — бык или Абибал!
Мореходы засмеялись.
— Ахтой обоих поставил на ноги. — Эред остановился и вытер пот с лица. — Болтун до сих пор рассказывает, как Ахтой перенес ему глаза на живот, а затем обратно.
— Ахтою сейчас не до быков, — Астарт кивнул в сторону реки, где жрец истины и несколько колдунов-ливийцев, забравшись в уютную тень развесистого дерева, пытались понять друг друга. — Вот увидите, он выудит у зинджей все, что ему нужно, а они его навряд ли поймут. Что зинджи — я его в последнее время не понимаю.
Вспахав всю расчищенную землю, мореходы тут же засеяли ее. Альбатрос сумел договориться с престарелым вождем племени, и пастухи выгнали свой скот на поля: хананеи переняли этот чисто египетский способ сохранения зерна от выветривания.
Астарт залюбовался стройной негритянкой, которая гнала своих быков по жирным ломтям чернозема. Оставив быков на попечение карапуза лет шести, на котором была только нитка белых бус, девушка подошла к отдыхающим на траве финикиянам.
— Вот это зинджина! — Анад расплылся в восторженной, от уха до уха, улыбке. Девушка с интересом разглядывала бородатых мужчин, не стыдясь своей наготы: на ней был кожаный тонкий пояс с медными цепочками, ниспадающий до середины бедер, грудь едва прикрывала полоска грубой ткани, выделанной из коры какого-то дерева, свободно держащаяся на ожерелье из мелких светлых раковин.
— Мбита! — вдруг певуче произнесла она и несколько раз прикоснулась ладонью к своей груди.
Потом указала на Астарта.
Рутуб засмеялся:
— Почему она не спрашивает мое имя?
— А может, я понравлюсь? — Фага вскочил на ноги, втянул живот, выпятил грудь и прошелся, подражая величественной походке Ораза.
Все захохотали. Анад, наиболее смешливый, без сил катался по траве, пока не залетел в колючки. Теперь уже смеялась Мбита. Потом она приблизилась к тирянину, не обращая ни на кого внимания.
— Мбита, — повторила девушка, указав на себя, и быстро произнесла несколько слов.
— Глупышка, — мягко сказал Астарт, — беги отсюда.
И он осторожно толкнул ее в плечо.
— Она подумает, что тебя звать «Глупышка», — сказал Рутуб и шлепнул Астарта по груди. — Астарт его имя, Астарт.
— Обиделась, — заметил Фага и огорчился, не зная чему.
Мбита вдруг ожгла Астарта хворостиной, украсив его грудь багровой полосой. Анад опять покатился по траве, хохоча во все горло. Астарт вновь подтолкнул девушку. Она вспыхнула, намереваясь сказать наверняка что-то обидное и гневное. Но резко повернулась, зазвенев цепочками, и пошла через поле к своим быкам.
— Хороша зинджина! — сказал Саркатр и запел:
Быть бы мне перстнем с печатьюна пальце твоем:Ты бы меня берегла,Как безделушку,Из тех, что жизнь услаждают.Перед заходом солнца, когда все работы на пашне были закончены, финикияне устроили пиршество под открытым небом, пригласив все племя пастухов. «Леопарды» явились незваными и заняли почетные места на помосте, предназначенные для Ораза, Альбатроса и престарелого вождя пастухов.
Повара мореходов наготовили горы яств. Сидящим на траве и циновках без устали подавались финикийские, арабские и египетские блюда вперемежку с местными фруктами, а также сосуды с молодым пальмовым вином и просяным пастушеским пивом.
— Ешьте, зинджи, пейте! — приглашали мореходы.
Во время пира, по обычаю, хананеи показывали, на что способны. Матросы сбивали стрелами пламя светильников, метали копья, жонглировали мечами и кинжалами. Адмирал короткой молитвой открыл состязание корабельных умельцев. Мореходы устремились в лес с топорами в руках. Вскоре они вернулись, волоча за собой срубленные деревца — заготовки для весел. От экипажа Агенора выступил Абибал. Не его лице багровым пламенем полыхали синяки от неудачного эксперимента с быком. Абибал, всегда незаметный, молчаливый матрос, совершенно преображался в любом труде: сидел ли на веслах, бил ли акул, драил ли палубу. Вот и сейчас, ловко орудуя топором, осыпаемый щепой и стружками, он был совершенно другим человекам — веселым и решительным.