«Пасхальные колокола» и другие рассказы

Сборник

– А нам-то не будет худо, что мы на него смотрим? – спрашивает горничная. – Смотри, чтоб у тебя молоко не испортилось.

– Да ведь это не настоящий оборотень, а игрушечный.

К горничной и мамке наклоняется лакей и шепчет:

– Это не оборотень-с, а птица казор, и на тот сюжет он поставлен, чтобы женское коварство изобразить над нашими чувствами. Теперича та самая птичка, что в когтях у казора, мужчинскую судьбу изображает, и как этот самый казор клюет воробья, так точно вы наше сердце расклевываете.

Мамка

и горничная улыбаются.

– Ах, оставьте, пожалуйста! Мужчины коварственнее нас, – говорит горничная. – К вам в когти попасться – так сейчас несчастной объявишься.

– Большая ошибка с вашей стороны. Женские когти много страшнее. Мужчина иногда и кулаком действует, но напрямик, а ваша сестра исподтишка норовит.

Молодой детина в новом нагольном тулупе продает раскрашенные портреты иностранных генералов. У него же на столике рамки, фотографические карточки актеров и писателей и так картинки, изображающие немецкие идиллии. К нему подходят пожилая женщина и девушка.

– Есть у вас фотографическая карточка Тургенева? – спрашивает девушка.

– Тургенева?.. – заминается детина. – Есть-с. Вот пожалуйте, – предлагает он какую-то карточку с изображением мужчины в усах.

– Да это не Тургенев. И не стыдно тебе надувать!

– Как не Тургенев? Самый настоящий Тургенев. Ведь Тургеневы, сударыня, тоже разные есть. Есть в триках, при всем своем голоножии, есть в сюртуке, а то так и в мужицком костюме. Вот этот самый ходкий, его больше всего покупают.

– Да что ты меня морочишь? Ведь Тургенев не актер, чтобы ему в трико быть.

– Зачем мне вас, сударыня, морочить? А только у нас этот портрет в лучшем виде за Тургенева идет. Вам Петипу не надо ли? В четырех сортах есть. И дешево бы отдал. Вот этот товар в прошлом году куда какой ходовой был, а ныне совсем с рук нейдет. Приелся, что ли, уж и не знаем, право. Нынче все Наума Прокофьева вместо Петипы спрашивают, да где его возьмешь. Будь сотня, в день продать можно бы было. Вот на Науме Прокофьеве это я действительно согрешил и двух литераторов за него продал.

– Так нет Тургенева-то?

– Такого нет, какого вам требуется. И нигде не найдете.

Женщина и девушка отходят.

Николай Лейкин. После светлой заутрени

Богатый ремесленник Панкрат Давыдыч Уховертов только что вернулся в сообществе своего семейства от заутрени в Светлое Воскресенье.

– Христос воскрес! – воскликнул он отворившей ему двери кухарке и начал христосоваться, подставляя ей щеки, но тут же прибавил: – Чего же ты, дура, губами чмокаешь? В стихерах поется «друг друга обымем», а о целовании ничего не сказано.

– Я от чувства-с… Вот вам яичко, – пробормотала кухарка.

– Спасибо. Пелагея Дмитриевна, отдари ее парой яиц из второго сорта, – сказал он жене.

Посланные в церковь для того, чтобы освятить кулич и пасху, мальчики-ученики из церкви еще не возвращались, а потому садиться за стол и разговляться было нельзя. Это несколько разозлило хозяина.

– Вишь, идолы! Поди, остановились где-нибудь на дороге и в чехарду играют, – предположил он. – День-то великий, а то по-настоящему вихры бы натрепать следует.

– Ну, уж оставь для праздника, – остановила его жена. – Лучше я им за это вместо цельных битые яйца дам.

Пасха. 1842 г. Худ. Михаил Мохов

Около стола с яствами ходили хозяйские дети, трогали пальцами окорок ветчины и облизывали пальцы.

– Не сметь трогать ветчины! – кричала на них мать. – Кто до освященной пасхи другой едой разговляется, тот целый год хворать будет.

– Заметила, как со мной Тихонов-то сегодня за заутреней христосовался? – спросил ее хозяин.

– А что?

– Самым нахальным образом, и улыбка эдакая гордая на лице: дескать, плюю я на тебя, я теперь сам хозяйствую и вовсе тебя уважать не намерен. А ведь еще полгода тому назад у меня в мастерской работал. Ох, как люди скоро добро забывают! Да еще что! Стал со мной рядом и говорит: «Теперь ежели насчет густой позолоты, то я по своей работе в лучшем виде могу с вами канканировать». Это он-то, со мной!

– Конкурировать, папенька, а не канканировать, – заметил отцу старший сын, гимназист.

– Ну, все равно. Нет, какова дерзость-то!

– Мастеровые, папенька, христосоваться пришли и вот эдакое большое яйцо принесли! – доложил прибежавший из кухни маленький сынишка.

– Ну, скажите на милость, уж и мастеровые от заутрени пришли, а мальчишки все еще шляются! – возгласил хозяин.

– Из второго сорта яиц с мастеровыми-то христосоваться? – спросила жена.

– Конечно, из второго. Баловать не следует. Нетто они понимают? Им было бы яйцо.

– Я не стану с мастеровыми христосоваться! Ну, что даром губы трепать. Я уйду, – сказала старшая дочь.

– Марья, останься! В такие дни гордыню нужно отбросить. Наконец, при чем тут губы? Ты можешь их стиснуть, подставлять мастеровым одни щеки. Авось насквозь не процелуют.

Вошли мастеровые в новых кафтанах и сибирках и поднесли хозяину громадное точеное яйцо. Волосы их были жирно смазаны, а потому в комнате запахло деревянным маслом.

– Христос воскрес! Воистину! – послышались возгласы, и началось чмоканье, которое буквально длилось несколько минут.

Мастеровые, начиная с хозяина, переходили от старшого к младшему члену семейства. Каждый член семейства, опуская руку в корзину, вынимал оттуда яйцо и оделял их.