Пасхальный парад
Шрифт:
— …и чем я старше — а сколько мне осталось? лет пятнадцать от силы, — тем чаще я задумываюсь, — развивал Марти свою мысль. — Ты погляди на эту патлатую молодежь в рваных джинсах, с ветром в голове… Что они понимают? Я прав? Нет, ну что они понимают?
В конечном счете Говард проявил достаточно трезвости, чтобы выудить из кармана железнодорожное расписание, изучить его при свете горящей зажигалки и удостовериться, что последний поезд уходит через пятнадцать минут.
— Не пропадайте, тетя Эмми, — сказал Питер, поднимаясь. —
Тони, покачиваясь, с трудом оторвался от стула. Он пробормотал что-то нечленораздельное Говарду и, вытерев рот, в сомнении посмотрел на свояченицу, словно решая в уме, целовать ли ее в щеку. Вместо этого он на секунду подержал ее руку в своей, избегая встречаться с ней взглядом, и фирменным жестом выбросил ладонь вверх:
— Только вперед!
Эмили еще не скоро свыклась с мыслью, что Сары больше нет. Проснувшись от очередного сна, в котором она видела маленькую Сару и слышала ее голос, Эмили шла в ванную и, разглядывая в зеркале свое лицо, искала подтверждения того, что она, ее сестра, еще жива и даже не особенно постарела.
— Говард, — сказала она как-то ему, когда они лежали в постели перед отходом ко сну. — Знаешь, мне жаль, что ты не видел Сару в лучшие времена, до того как все пошло прахом. Она была очаровательной.
— Мм… — отозвался он.
— Очаровательной, деятельной, с живым умом. Это может прозвучать глупо, но мне кажется, что, если бы ты знал ее прежнюю, это помогло бы тебе лучше понять меня.
— Да? По-моему, я знаю тебя достаточно хорошо.
— Ошибаешься.
— Мм?
— Ты меня не знаешь. Мы же почти не разговариваем.
— Ты шутишь? Эмили, мы только и делаем, что разговариваем.
— Ты не желаешь ничего слышать о моем детстве.
— Глупости. Я уже все знаю про твое детство. Тем более все они более или менее похожи.
— Как ты можешь? Только ограниченный, совершенно бесчувственный человек может говорить такое.
— О'кей, о'кей, о'кей, — пробормотал он сонным голосом. — Расскажи мне про свое детство. Что-нибудь душераздирающее.
— Фу! — Она откатилась от него подальше. — С тобой невозможно разговаривать. Ты неандерталец.
— Мм…
В другой раз, когда они возвращались в сумерках после загородной прогулки, она его спросила:
— Почему ты так уверен, что у нее был цирроз печени?
— Я просто сказал, что, с учетом того, сколько она пила, это более чем вероятно.
— А как же тогда эта темная история с ее падением? И звонком из полиции? И словами Тони «Они полагают, что я убил свою жену»? А ведь он и вправду убил. Напился и в приступе ярости ударил ее стулом или что-то в этом роде.
— Тогда почему они его не арестовали? Если бы у них были какие-то улики, они бы его арестовали.
— Улики можно скрыть.
— Дорогая, мы уже сто раз это обсуждали. Это один из тех случаев, когда
Мимо проплыли старые амбары, потом пригородные постройки, потом потянулся Бронкс, и только когда впереди показался мост Генри Хадсона, она наконец изрекла:
— Ты прав.
— По поводу чего?
— Жизнь так устроена.
Про Говарда, при всей ее любви, какие-то вещи ей не дано было узнать. Порой у нее возникало ощущение, что рядом с ней незнакомец.
На работе дела складывались не очень удачно. В последнее время Ханна Болдуин почти перестала приглашать Эмили на ланч — теперь более молодая сотрудница составляла ей компанию, — не называла ее душкой, а выйдя из кабинета, не пристраивала свою массивную, красиво обтянутую ляжку на краю ее стола, и вообще не щебетала с ней часами в рабочее время, как прежде. Теперь она награждала ее «странными взглядами» (так Эмили описывала их Говарду), оценивающими и не вполне дружелюбными, и временами придиралась к тому, как ее подчиненная исполняет свои обязанности.
— Этот рекламный пакет никуда не годится, — могла она отозваться о материалах, над которыми Эмили проработала несколько дней. — Лежит у тебя на столе мертвым грузом. Нельзя ли в него вдохнуть немного жизни?
Когда вышел буклет и там в фамилии шведского импортера одна гласная оказалась без умлаута, Ханна во всем обвинила ее, Эмили. А когда в типографию пошла реклама компании «Нэшнл карбон» и там после слова «тайнол» были пропущены слова «еще не запатентован», Ханна схватилась за голову так, словно произошла катастрофа.
— Ты себе представляешь, какими судебными последствиями это может нам грозить? — восклицала она.
— Ханна, все обойдется, я уверена, — пыталась Эмили ее успокоить. — Я хорошо знаю юрисконсульта из «Нэшнл карбон».
Ханна посмотрела на нее с прищуром:
— «Хорошо знаю»? Это как понимать?
Эмили почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.
— Это значит, что мы друзья.
Последовала долгая пауза.
— Приятно иметь друзей, — наконец заметила она, но какое все это имеет отношение к миру бизнеса?
Когда в тот же день за ужином Эмили рассказала Говарду про этот эпизод, он отреагировал спокойно:
— Судя по всему, у нее менопауза. От тебя тут мало что зависит. — Он отрезал кусок стейка и основательно прожевал его, прежде чем проглотить. А потом сказал: — Почему бы тебе не бросить все это к чертовой матери? Ты спокойно можешь не работать. Без этих денег мы проживем.
— Нет, нет, — поспешила сказать она. — Все не так плохо. Я пока не готова уйти.
Позже, моя на кухне посуду, пока Говард наливал себе послеобеденную рюмашку, она вдруг испытала неудержимое желание поплакать у него на груди. «Без этих денег мы проживем». Он сказал это так, словно они были мужем и женой.