Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи
Шрифт:
– Когда же полетим? – вырывается у него.
Я ничего нового сказать не могу и молчу.
– Собакам и то надоело ждать. Утром зашел проведать Бойку и Кучума, они не ласкаются, в глаза не смотрят, будто я виноват, – рассказывает он.
– Хватит, Василий, тут и без твоих разговоров тошно. Ещё немного потерпи, найдут новую площадку на реке, часа не задержимся – улетим.
В комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.
– К вам дедушка пришёл, войти стесняется, может, сами выйдете? – сказала она мне, заваривая чай.
– Кто он? – спросил я.
– Тутошный, дело у него к вам какое-то.
В сенях
– У нас промежду промышленников слушок прошёл, будто вы охотой занимаетесь, – начал он крутым баском, переступая от неловкости с ноги на ногу. – Вот я и прибежал из зимовья, что в Медвежьем логу: может, поедете до меня – дюже коза пошла.
– Вы что ж, охотник? – спросил я, обрадовавшись столь приятному гостю.
– Балуюсь, – замялся он и откашлявшись, вдруг осмелел. – С детства маюсь этой забавой. Ещё махонький был – на выстрел бегал, как собачонка, так и затянуло. Должно – до смерти!
Секунд пять, не больше, ему хватило на то, чтобы осмотреть меня и Василия Николаевича, и с его лица исчезла растерянность. Затем, немного отогревшись, он уселся на краешек табуретки, сбросил на пол шапку-ушанку, меховые рукавицы и стал сдирать с бороды прилипшие сосульки. А сам нет-нет да и окинет пытливым взглядом комнату.
Громко хлопнула наружная ставня.
– Опять завьюжило, – сказал Василий Николаевич, искоса поглядывая на старика.
– По козам самый раз!
– Да вы раздевайтесь, – предложил я.
– Благодарю. Ежели уважите приехать, то я побегу. А коза, не сбрехать бы, вон как пошла – табунами, к хребту жмётся – должно, её со степи волки турнули.
Василий Николаевич так и засиял, так и заёрзал на стуле.
– Да раздевайтесь же, договориться надо, где это и куда ехать, – сказал он.
– Спасибо, а ехать недалече, за реку. – И дед, осмелев, привычным движением рук сдернул кушак, сбросил на пол полушубок. – Я ведь колхозный смолокур, с детства в тайге пропадаю. Там, видно, и доживать буду. Так уж приезжайте, два-три ложка прогоним и с охотой будем.
Сухое, обожжённое ветром лицо старика перетягивалось вздувшимися прожилками. Руки тоже жилистые, тяжёлые. Умные добрые глаза под широкими бровями и улыбка, изнутри освещающая лицо. На всей его коренастой фигуре, на одежде лежал отпечаток лесного человека.
– Где же мы вас найдём? Тайга большая…
– Сам найдусь, не беспокойтесь. Пашка, внучек, вас тут дождётся, пока вы соберётесь, и отсюда на Кудряшке к седловине привезёт.
– А Пашка-то где?
– На улице с санями ждёт. Не беспокойтесь, довезёт. Он, шельма, насчёт коз во как разбирается, моё почтенье! Весь в меня, негодник, будет. – И его толстые добродушные губы под усами растянулись в улыбке. – В зыбке ещё был, только на ноги становился, и что бы вы думали? Бывало ружжо в руки возьму, так он весь задрожит, ручонками вцепится в меня, хоть бери его с собой на охоту. А малость подрос –
– Ну как, Василий, поедем? – спросил я.
– А как же иначе?!
– Тогда по случаю нашего знакомства, думаю, не откажетесь рюмочку пропустить. Пьёте? – спросил я старика.
Тот смешно прищёлкнул языком и, разглаживая влажную от мороза бороду, хитровато взглянул на меня.
– Случается грех… Не то чтобы часто, а приманивает.
Я налил ему полстакана спирта и хотел было развести водою, но он энергично запротестовал:
– Что вы, что вы, зачем добро переводить?.. Старик опрокинул стакан, громко крякнул, вытер губы, а бутерброд переломил пополам и сунул в рукавицу.
– Иди, Василий, собирайся побыстрей.
– Я не задержу.
Василий Николаевич вышел вместе со стариком.
– Пашка пусть зайдёт погреться! – крикнул я им вслед.
Вот, думаю, подвалила удача. К счастью, у меня есть разрешение на отстрел двух козлов. Достаю ружьё, осматриваю, начинаю переодеваться. Хорошо поразмяться в тайге! Меня захватывает радость предстоящих охотничьих приключений. Чего только не услышишь, не увидишь в тайге за день! Я истосковался по лесу, по стуку дятла, даже по усталости. Воображение – не замедлило вылепить картину охоты, сбитого удачным выстрелом козла и костёр в лесу под кудрявыми соснами…
Слышу, приоткрылась дверь, и в комнату просунулся парнишка, закутанный с ног до головы в дорожную доху. Он сбросил её у порожка, повернулся, и я увидел конопатое лицо.
– Копейкин?! Так это ты и есть Пашка?
– Пашка я, из Медвежьего лога…
– Почти графский титул! Ну, садись! – пригласил я.
На нём были та же защитного цвета широченная телогрейка с чужого плеча и большие унты, вероятно, дедушкины обноски. Поверх этого странного костюма, напоминающего водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее голова с беспорядочно взбитыми русыми волосами, с острым птичьим носом, обрызганным мелкими веснушками, и с ямочкой на округлом подбородке. Во всей его фигуре было что-то стремительное, как у стрижа в полёте. Серые ястребиные глаза мгновенно пробежали по всем закоулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любопытства, точно ничто их тут не удивило.
– У вас тепло, – сказал он, долго усаживаясь на стуле. – Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождём, в тайге враз продует.
– Куда же он побежал? – удивился я.
– Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясненскому логу пугнёт на нас коз.
– Пешком и побежал?
Пашка улыбнулся, набрав полную грудь воздуха.
– Дедушка у нас всё пешком, сроду такой. До Медвежьего лога, где наше зимовье, двенадцать километров, а за тридцать лет, что живёт дедушка там, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда Кудряшка была молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хомуте, спотыкаться стала. Так он пустит её по дороге, а сам вперёд рысцой до зимовья. Она не поспевает за ним.