Пашкины колокола
Шрифт:
– Лопни глаза! Крест святой! Он тебе половину отчекрыжит, ежели передашь! Пашка, дескать, зовет!
– Ладно, скажу, ежель найду... Андреев, говоришь?
– Ну да!
Неумело обтягивая под ремнем гимнастерку, паренек побежал за кирпичный угол. Видно, голодуха на солдатском пайке - не родная тетка!
Пашка протомился возле забора не меньше часа, то припадая глазом к дырке, то прячась в канаве. Не хватает, чтоб застукали тут, - беды от казенных чинов не оберешься!
Хорошо, что забор казарм с этой стороны выходил на пустырь, густо заросший репейником
Андрея Пашка все же дождался!
И случилось это под самый вечер, когда мальчишка почти отчаялся. Думал: либо ошалевший от страха деревенский паренек побоялся, либо среди сотен новобранцев не сумел отыскать Андрея.
Пашка не сразу узнал брата. На плечах у того угловато топырилась новая гимнастерка, под ней - такие же серовато-зеленые штаны. Фуражку Андрей нес в руке.
Наголо остриженная голова показалась Пашке незнакомой, чужой, словно видел ее впервые. И лишь пристальные светло-синие глаза, скользящие по забору, помогли Пашке узнать брата. Значит, хоть и запуганный до пота, парнишка сдержал слово. Польстился, видно, на ломоть ситного!
– Братка!
Зыркнув кругом острым взглядом, Андрей подбежал к забору.
– Арбузик, ты где?
Пашка высунул в дырку заранее припасенный длинный прутик, помахал им.
– Вот я, братка!
Шурша по траве сапогами, Андрей присел возле дырки на корточки, выдернул на себя прутик. И, ни о чем не спрашивая, торопясь, заговорил первый - должно быть, боялся: помешают.
– Слушай, Арбузик! Отправляют нынче ночью с Брянского. Эшелон особого назначения. Понял?
– Ага! С Брянского.
– Передай Шиповнику и Алеше! Пусть отыщут в депо слесаря Остафьева, а через него Егора Козликова. Он стрелочник на ближних подъездных. Эти в доску свои. Помогут с листовками. Не позабудешь?
– Ну, дурак, что ли? Да и Витька Козликов у меня из первых дружков. Каждое дежурство обед отцу на вокзал таскает...
Андрей сразу повеселел:
– Еще лучше! Не промахнетесь!
– Чуть помолчал, нахмурился.
– Мамка как? Не все глаза выплакала?
– Притихла малость. Будто закаменела.
– Отойдет! Еще, Арбузик, прошу, повидай, будь друг, Анютку, она возле бакалейных и колони...
– Знаю!
– перебил Пашка: ревнивое чувство все-таки не стихло в нем. Но до конца не выдержал характера.
– Она хорошая, братка!
– А нам плохие зачем. Арбузик, а?! Ты с ней ладь! Хотя и с норовом, а вполне подходящая девчонка...
Андрей хотел еще что-то сказать, но от угла казармы донесся начальственный окрик:
– Ты чего возле забора трешься, служивый?! Иль дезертировать через ограду нацелился?!
Андрей выпрямился, с дерзким смешком махнул фуражкой.
– Да не, вашбродь, прихватило так, хоть криком кричи! Ей-пра! Похлебочка-то солдатская с душком, вашбродь! Аль не изволили пробовать? Вам, поди-ка, из ресторанов носят?!
– Молчать, скотина! Не то на гауптвахту отправлю!
– Какая заразница, вашбродь?!
– дурашливо засмеялся Андрей.
– Стены в губе - тот же родной кирпичик с плесенью, что и в казарме. И нары - те же досточки сосновы нестроганы, ровно гроб нищенский! Одна сласть! Вашей грубвахты, вашбродь, мне уж никак не миновать... Часом раньше, часом позже!
– А ну, ка-а-аму сказано: марш в казарму!
Боясь обнаружить себя, Пашка заслонил дырочку ладонью, прижался к стене. Ух и молодец братка! Он и тут им не шибко-то кланяется, не лакейничает!
"Нынче в ночь, Брянский!
– повторил он про себя.
– Дядя Егор, который стрелочник, Витькин батя. Этого через Остафьева, слесаря в депо..."
Голоса позади забора стихали. Шаги Андрея прошелестели по траве, прошуршали по песку, потом зазвякали подковками по камню.
Пригнувшись к дырке, Пашка увидел поворачивающую за угол плечистую фигуру брата, а позади и чуть сбоку офицера с красными погонами, шашкой и револьверной кобурой у пояса. Андрей шагал с развалкой, помахивал фуражкой и беспечно напевал любимую песенку:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой...
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть...
Но возле угла казармы Андрей остановился и, запрокинув голову, посмотрел в небо и помахал вкруговую новенькой фуражкой.
Фигуры исчезли за красным кирпичным углом. Пашка смахнул испарину со лба. И тоже, сам не зная зачем, долго смотрел в небо, где над куполами Новодевичьего монастыря с карканьем кружились вороны.
– Черт этого офицеришку принес!
– сквозь зубы бормотал Пашка.
– Надо же в самую дорогую минуту!
Тут же подумал: а вдруг не случайно, а? Возможно, и здесь, в казармах, за такими, как брат, следят неотступно, шагу ступить без надзора не дают? Всякое может быть! Не зря же в листовке про суды и расстрелы написано.
10. "НЫНЧЕ В НОЧЬ!"
Пашка сделал все, что велел брат.
Сначала, по пути от казарм к столовке Коммерческого, задержался на минутку у дома Анюты, постучал в ставень с выпиленным сердечком. Ответа нет. Заглянул поверх калитки во двор. Девушка что-то торопливо стирала у крылечка - видно, хотела покрасоваться напоследок перед женихом. Подбежала на Пашкин голос, вытирая передником руки, и на глаза тут же навернулись слезы. Известное дело - девчонки, гляделки на мокром месте посажены! Вот, скажем он, Пашка, - уж как хотелось вчера зареветь, а стерпел.
– Ну, что там, Пашенька?
– Нынче в ночь.
– Ах ты, беда какая! Мне же снова в ночную!
– воскликнула Анютка. И тут же решительно вытерла фартуком глаза и щеки.
– А вот не пойду на смену, и все! Пусть что хотят со мной делают, хоть в Бутырки сажают! Не больно-то испугалась! Я приду, Паша, обязательно приду!
Пашка застал Люсик в "красной" комнате, за большим залом столовой, пустым в этот послеобеденный час. Примостившись у окна, Люсик перелистывала тоненькую брошюрку, выписывая что-то на отдельный листок. Пашка успел сказать всего-навсего: