Пашкины колокола
Шрифт:
– Это как называется?
– спросила мать, в то время как Павлик тоже рассматривал содержимое коробки.
– Просто пирожные!
– пояснила Люсик.
– Они вкусные. И Павлику и вам с чаем понравятся.
– Мы с сахаром да с леденцами привыкли, - заметила мать.
– Сахар он сладкий.
– Пирожные тоже сладкие!
– засмеялась Люсик, вскакивая.
– Знаете что, майрик! Давайте-ка я вам помогу! Где у вас чайная посуда?
Со своей койки Пашка наблюдал, как хлопотали мамка и Люсик. К койке приставили табуретку, мамка накрыла ее чистым полотенцем. Появились чашки и
И они трое чинно и неторопливо - мамка и Пашка с блюдечек, а Люсик прямо из чашки - пили чай с на редкость вкусными, тающими во рту сладостями. Люсик рассказывала о себе. Сначала училась в гимназии, потом кончила в Тифлисе школу народных учительниц, теперь в Коммерческом. Отец бухгалтер, когда-то был совладельцем фирмы дамских нарядов, но торговать не научился, разорился, пришлось наниматься на работу к другим. Нет, она в семье не одна, их четыре сестры...
Потом Люсик опять говорила о том, что Павлику необходимо учиться дальше, научиться как-то совмещать учебу с работой, раз уж работать ему необходимо. Мамка вздыхала и поглядывала в сторону печки: надо стряпать обед к возвращению мужа.
А Люсик и Пашка говорили о чем попало. Больше всего Шиповник твердила, что Пашке нужно учиться.
– Ты пойми, Павлик, хороший мой мальчик, - повторяла она, склоняясь над койкой.
– Ты смышленый, умный, тебе это необходимо... Когда поправишься, будешь ходить к нам в "красную" на кружок, который я веду. Это, конечно, немного, но лучше, чем ничего...
Она задумалась. Потом заговорила тише:
– Знаешь, Павлик, это же чудесно, что ты умеешь читать и писать... Книга! Что значит для человека больше, чем честная, умная книга? Только встреча с настоящим большим человеком! У меня были в жизни такие встречи, Павлик. Сколько бы ни прожила, никогда не позабуду свою любимую учительницу - Елену Дмитриевну Стасову... Она сейчас далеко, в Сибири, в ссылке. Лишь за то, Павлик, что хотела добра и счастья людям! Она там не одна, Павлик, там много хороших людей...
Пашка молчал, не решаясь мешать задумавшейся Люсик.
– Ну вот, Павлик!
– сказала она, услышав бой часов на пожарной каланче.
– К сожалению, мне пора... Но запомни, милый мальчуган... Хорошие и честные книги, заставляющие думать, всегда учат доброте и мужеству. Это святые колокола моего детства, они многому научили меня... Очень хочется мне, чтобы и в твоем детстве появились такие зовущие, не дающие покоя колокола...
Увидев, что Люсик поднялась, подошла мать.
– Уходите, Люсенька?
Люсик не успела ответить. По-хозяйски топая, в полуподвал спустился Семен Ершинов, пристально оглядел Люсик и Пашку.
– Вам что, Семен Семеныч?
– с тревогой спросила мать.
– Ежели за квартиру платить, то когда сам с завода...
– Не об этом речь!
– оборвал Ершинов.
– Мое слово к этому шпингалету, к вашему молокососу. Ежели он еще станет Лопуха кормить, я его, Лопуха то есть, на живодерку сведу! А мальчишке уши надеру! Слышал?
– Да что вы, Семен Семеныч!
– всполошилась мать.
– Разве он посмеет против вас?.. Кто такое сказать мог?
– А вот и сказали!
– возразил Ершинов.
– И видать, не напраслина! Ишь покраснел, ровно девка крашеная!
– Злым, внимательным взглядом с ног до головы окинул Люсик.
– Значит, заводских навещать изволите, мамзель стюденточка?.. Н-да... Из сицилисток, поди-ка, а? Небось и на примете у околоточного значитесь?
Выпрямившись, Люсик строго глянула в обрамленное смоляной бородкой лицо.
– У Красного Креста, ваше степенство, членом которого я состою, - с вызовом ответила она, - есть святая обязанность. К вашему сведению, наш Красный Крест находится под попечительством ее величества императрицы российской Александры Федоровны!.. О том, как вы в дни военных испытаний выполняете ваши патриотические обязанности, как вы угрожаете брату воина, защищающего родину от германского вторжения, я могу доложить фрейлине двора ее императорского величества.
Люсик неторопливо застегнула жакет.
– Надеюсь, уразумели, ваше степенство? Если посмеете тронуть семью Андреева хоть пальцем... я обещаю вам крупные неприятности! Вы русский язык хорошо понимаете?
Ершинов молчал.
Люсик пошла к двери. На пороге обернулась.
– Павлик Андреев! Будь уверен, что Красный Крест, находящийся под попечительством ее величества, не забудет о твоей судьбе, судьбе брата защитника отечества!.. Вот так, ваше степенство!
Побагровевший Ершинов молча переминался с ноги на ногу.
14. ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ
– Ну, сын, вот, значит, и кончились твои детские годы!
– со вздохом сказал за ужином Андреич, отодвигая пустую миску и доставая кисет.
– Не забрили бы Андрюху - другое дело. Гуляй, милый, пасись на воле, сражайся в свои бабки-козны. Но теперь, Павлуха, нам без твоей копейки в общем кармане никак не обойтись. С начала войны и хлеб, и все прочее вздорожало в пять, а то и поболе раз, а михельсоны нашему брату едва вдвое надбавили. Сами золото на военных заказах лопатами гребут, а как рабочему человеку жить - им наплевать!
Пашка сидел рядом с отцом. Ухо болело, но он старался не показывать этого, не морщиться.
– Да какая же беда, батя?
– спросил серьезно, подражая отцу. Нагулялся я, наигрался!
Мать обняла Пашку, прижала его голову к груди.
– Пашенька! Радость ты моя остатняя! Всю бы свою кровушку капельку за капелькой отдала бы, лишь бы тебе не маяться в проклятом кузнечном аду. Это ведь со стороны глядеть легко, родненький! А там - огонь, вечный дым и смрад, железки раскаленные над головой висят-качаются, того и гляди, рухнут, зашибут насмерть! Ручонки-то у тебя для кузнецких дел слабосильные!
– Ну, мать, это ты зря!
– нахмурился Андреич.
– Павлуха всегда у меня под надзором будет, а потом - он у нас парень не слабее других, подзакалится на огоньке у горна, такой витязь-богатырь станет, хоть к самой царевне Несмеяне сватов засылай! Так, что ли, сын?
...Как-то весной, в первый пасхальный день, когда старики по-праздничному отдыхали дома, Пашка читал им вслух пушкинские сказки. Мать и отец слушали с гордостью: ишь каким грамотеем вырос сынок. Да и певучие слова сказок околдовывали, опутывали невидимыми ласковыми тенетами - так бы и слушал их без конца.