Пассажир последнего рейса
Шрифт:
— «Добрыня Никитич», — прочитал пассажир. — Былинный герой… А скорость-то, скорость! Кто бы прежде мог мечтать о таких судах на Верхней Волге!
— Какая же это скорость! — рассмеялся стажер. — Вот погодите, встретим «Ракету» или «Метеор» на подводных крылышках. Те, верно, скоростенку дают. Купальщикам теперь зевать у нас не приходится.
Левобережные луга и поля усиливали ощущение простора. От глубокой осенней синевы неба чуть отделялась кромка леса на низком левом берегу. «Лассаль» держался правого берега. Желтые кусты и почерневшие оголенные березки клонились над самой водой, и волны от пароходного колеса, набегавшие на берег, колыхали на воде облетевшую листву, мутились от маленьких оползней. Кое-где река подмыла корни деревьев, и рухнувшие сосны купали в Волге свои густо-зеленые кроны. Видно было, что вода подступила к лесной опушке недавно, затопив полоску береговой гальки. Течение медленно тащило вдоль берега желто-зеленую гирлянду из опавших листьев.
Впереди опять появилось встречное судно, буксир с баржами. Капитан протянул пассажиру бинокль.
— Спасибо вам! — пассажиру давалось теперь каждое слово с трудом. От волнения он не смог даже поднести бинокль к глазам. — Вы так добры ко мне… Хочу вас предупредить… Ведь это может вам не понравится!.. Я в прошлом белый эмигрант. Лишь недавно позволили вернуться на родину. Старуха мать долго хлопотала, и вот, представьте, поспел… на похороны. Конечно, любить Россию я никогда не переставал, но жизнь прошла там, вдалеке от родины.
— Вы что же, в белых войсках служили? — хмурясь, спросил старший рулевой, Иван Егорович.
— Нет, от этого бог уберег. Оружие против собратьев не поднимал, чужих жизней не губил.
— А чем занимались там, на том берегу?
— В двух словах не скажешь. И в хоре пел, в церкви на Рю Дарю, Дело хоть и доброхотное, но иных певчих регент поддерживал несколько… И на заводах служил, и по ресторанам. Неловок и нерасторопен оказался, быстро из кельнеров выгоняли. Грузы таскать приходилось в Турции и Румынии, при старой власти. Переводчиком-толмачом был в Южной Америке, во время одной войны.
— Какой войны?
— Была такая война в тридцатых годах между Парагваем и Боливией за нефтеносный район. С обеих сторон там и русские эмигранты, белогвардейцы, участвовали. Такая, знаете ли, оперетка была, кровавая и смешная. Понимаете положение наше: одни за батюшку Парагвай против злокозненной Боливии. Другие — за единую неделимую Боливию против супостата ее, злодейского Парагвая. Так и стреляли друг в дружку: поручик Иванов в есаула Петрова — за Боливию, а есаул Петров в поручика Иванова — за Парагвай. И смех и грех! А потом еще писанием увлекался, воспоминания о России печатал и так вообще, рассказики. В особенности во время войны с немцами для подпольного радио и Свободных листков. Во французском Сопротивлении участвовал, в партизанах был. Поваром, правда, но с вашими встречался, с советскими, кто из фашистских лагерей бежал и в партизаны шел, в Арденнские горы. Партизан этих вся Франция и сейчас помнит.
— А семьей не обзавелись там?
— Нет, как-то, знаете, не сумел. Холодная у меня старость и бесплодная, что осенняя пора. Оба мы, и этот ваш «Лассаль», и я, российский реэмигрант Макарий Владимирцев, нынче в последнем рейсе.
Капитан «Лассаля» пристально вгляделся в лицо говорящему, многозначительно перемигнулся с рулевым Иваном Егоровичем, хотел было сказать что-то, но, видимо, пока передумал. Встречный буксир подал в следующий миг продолжительный сигнал гудком. Капитан взял у пассажира свой бинокль.
— Старинный буксир! Нынче баржи так не тянут, метода устарелая. Баржа теперь впереди, а буксир ее сзади толкает: быстрее так и легче. Смотри-ка, Егорыч, караван-то нескладный какой. Растянул буксирные тросы на полкилометра и дороги требует.
— Похоже, камский. Тоже, видать, старик уже. Думается, либо «Гряда», либо «Батрак».
— Да, наверное, один из них, — согласился капитан. — Кто это на мостик жалует? Никак я смены дождался? Сам старший помощник изволил появиться? Не рановато ли?
— Сам же меня спать прогнал, Васильич!
— Ладно уж, коли пришел — принимай команду, сбавь-ка ход да посигналь тому — сносит у него баржи ветром, буксиры длинны. А мы с земляком чайком внизу погреемся и о старине потолкуем. Если не ослышался, вас Макарием Владимирцевым зовут?
В капитанской каюте проводница Нюра кончала уборку. Она сходила на кухню с чайником и уже приготовилась было разлить заварку в стаканы, как вдруг чайник в ее руках описал дугу, стулья сползли к стене, упала настольная лампа. Послышался скрежет под днищем. Пароход коротко, судорожно затрясло. Машина стала, только шипел спускаемый пар.
Капитан в два прыжка взлетел на мостик. Слева совсем близко шла тяжелая баржа встречного каравана. Помощник орал в мегафон: «Слева по борту кранцы готовить!» Баржу несло ветром на пароход, застрявший на мели. Судьбу «Лассаля» решали секунды. Все зависело от скорости каравана.
И «камский» не подвел. Рванулся вперед самым полным и утащил свою баржу, чуть-чуть не чиркнув борт застрявшего парохода. Сняться с мели своими силами, с помощью якоря и паровой лебедки, так и не удалось. По радио капитан сообщил в пароходство, что «Лассаль» при встрече с караваном покинул фарватер и отклонился вправо, чтобы пройти затопленными лугами. Глубина там по лоции была бы достаточной, но пароход наскочил на песчаный холмик, скрытый под водой: река занесла илом и песком остов старой баржи, валявшейся здесь издавна и случайно не убранной со дна при подготовке нового русла Волги. Сев на мель, пароход не дал течи, машина и груз в порядке, требуется только помощь для снятия с мели.
После переговоров по радио капитан позвал в рубку стажеров и разобрал с ними происшествие. Юрка-штурвальный сидел на разборе ни жив, ни мертв: судно-то у него опять рыскнуло, когда он один оставался у штурвала, пока старший рулевой давал на мостике отмашку встречному. Против курса, заданного Егорычем, судно отклонилось под ветром всего чуть-чуть и все-таки наскочило…
Но капитан ничего не сказал на разборе о Юрке.
— За нынешнее происшествие, — говорил он, хмуря брови и покашливая, — в ответе должны быть трое. С меня, капитана, надлежит спросить, почему, предвидя сложную встречу, я доверился опыту старшего помощника и, сдавши ему вахту, ушел с мастика. Вахтенный помощник не должен был рисковать при сильном ветре в трудном месте: следовало сработать назад и расходиться на просторе. А лоцман у штурвала должен был помнить, что когда-то здесь баржу занесло, значит, место рискованное. Оставил штурвал растерявшемуся стажеру! Нам едва не раздавило борт, никакие кранцы не помогли, бы.
Отпустив стажеров, капитан оставил Юрку-штурвального и с глазу на глаз… вложил ему в память несколько веских слов насчет пароходного носа, рыскающего по ветру из-за нерасторопности рулевого.
Берег был в нескольких десятках метров. Ветер доносил до парохода березовые сережки и сухие листья. Под недвижным пароходным колесом проплывали сосновые шишки. Далеко впереди виднелись в бинокль остроконечные шатры яшемских монастырских церквей. Тем временем в рубку поднялся и судовой ревизор. Капитан указал ему место среди вахтенных.